От Золотого кольца к Серебряному ожерелью. 1 — Заповедник. Путешествие в пространстве и времени

Времени на сборы было мало, но колёса свои, что всегда существенно облегчает задачу, а жильё забронировать помог любимый «Букинг».

Прослеживая по карте будущий маршрут, я добавила ещё несколько точек, где хотелось бы хоть ненадолго остановиться. Если бы вы знали, какой дьявол терзал в эти минуты мою душу: так много заманчивых мест по пути! Но путь неблизкий, а время ограничено одной неделей! Решили остановиться на классике.

Взгляните, мимо каких замечательных городов и городков пришлось «пролететь»: Торопец, Великие Луки, Старая Русса, Валдай, Вышний Волочёк, Торжок, Тверь, Клин… Оставалось сдерживать скрежет зубовный и смахивать скупую слезу, повторяя, как мантру: «Ну, другим разом обязательно…»

Как показала практика, выехать из Москвы быстро поможет ранний подъём в будний день: в выходной дороги забиты дачниками, а в будни надо успеть до начала рабочего дня водителей фур, иначе придётся их постоянно обгонять, и не всегда на удобной для этого дороге. Трасса «Балтия» приятно удивила в сравнении, например, с Дмитровкой, Ярославкой и особенно Владимиркой. Прямая, ровная, с хорошим покрытием. И ещё относительно свободная: торговля с Латвией сейчас в разы меньше, соответственно и фур не так много. Правда, за пределами Московской области заправок меньше, но вы же следите за объёмом топлива. По пути в Псков благополучно заправились один раз в районе Великих Лук.

До Пушкинских гор ехали долго, около восьми часов, учитывая недолгую остановку в пути. Одно небольшое предупреждение. С шоссе, ведущего на Псков, три съезда на Пушкинские горы; от Молокова, Велье и Новгородки. Выбирайте от Новгородки, хотя и проедете чуть дальше, там хорошая дорога. Я купилась на подсказку навигатора в районе Велье, мы свернули и, конечно, доехали, но по грунтовой дороге, за что получила: «Вечно тебя несёт партизанскими тропами!» Виновата. Что есть, то есть.

С Пушкинскими горами у нас давняя и нежная любовь. Впервые я приехала сюда с институтской группой ярким и тёплым началом октября 1976 года. Двадцать восторженных девочек с филфака с душевным трепетом в пушкинских местах. Сплошное умиление.

Через два года, в августе 1978-го, я привезла сюда своего юного мужа в пору его коротких курсантских каникул. Мы жили здесь около недели, исходили весь заповедник пешком. Конечно, главным экскурсоводом была я. И как мне это нравилось!

Сейчас же поводом для остановки в Пушкинских Горах (уж если мы ехали мимо!) стала юбилейная дата — 40-летие нашей совместной жизни. Захотелось снова пройти по тем тропам, по которым пробегали наши молодые ноги, и посмотреть, что изменилось.

— Я был здесь раза три.

— Этого мало.

— Согласен. Вот и приехал снова…

— Нужно как следует подготовиться. Проштудировать методичку. В жизни Пушкина еще так много неисследованного… Кое-что изменилось с прошлого года…

— В жизни Пушкина? — удивился я.

Не удивляйтесь таким вставкам. Так моя голова устроена, что вертятся в ней какие-то обрывки цитат из прожитого или прочитанного, к месту и не к месту возникающие ассоциации. А уж Пушкину и Довлатову сам бог велел здесь стать нашими спутниками.

Турбаза «Пушкиногорье», где мы остановились (нормальные условия за вменяемую цену), в 70-е уже была. Именно сюда пришел Довлатов наниматься экскурсоводом в заповедник на несколько месяцев в 1976–77 годах. В 78-м нам с Андреем не повезло: не было системы бронирования, все места в гостинице «Дружба» и на турбазе были заняты спортсменами-лыжниками (это в августе!), и нам пришлось поселиться в маленькой комнатке в деревянном домике у сердобольной старушки. Комнатка два на два, с крошечным столиком и высокой железной кроватью с набитым сеном матрасом, зато с окнами на Святогорский монастырь!

Питание в столовой базы заказное, и на вечер нам ничего не светило. С этого момента начались наши приключения с поисками, где бы поесть. Нам назвали три кафе. Одно из них мы знали по прежним временам — «Лукоморье» на первом этаже гостиницы «Дружба». Второе показали на территории турбазы, а третье мы видели по дороге — «Святогор». Оказалось, что в кафе на территории турбазы зал был заказан. Пошли в «Святогор». Привлекла красиво оформленная территория, возможность поужинать на свежем воздухе, приятное меню.

Нет, это не Рио-де-Жанейро. Совсем. Ожидая заказ, успели замёрзнуть — солнце клонилось к закату, а блюда всё не несли. Ну, готовят, подумали мы, подождём, хотя в животе от голода уже началась свистопляска. Однако мясную солянку принесли совершенно холодную, а вместо заказанной вырезки я обнаружила на тарелке кусок мяса явно из другого места свиной туши. Хорошо, что у нас остались пироги, которые мы брали в дорогу и везли в сумке-холодильнике. Они нас выручили ещё не раз. К нашим гастрономическим приключениям я ещё вернусь, но советую всё-таки их не искать и пользоваться столовой турбазы, если вы там остановитесь. Просто, но сытно.

Утром следующего дня мы пошли пешком, хотя путь неблизкий. Все дорожки в заповеднике я помню, будто не прошло сорока лет. Как потом оказалось, такие … , как мы, встречаются редко. Туристы на автобусах и автомобилях спешат посетить все знаковые места в заповеднике: быстренько подъехать, сбегать на экскурсию, сфоткаться на фоне и уехать.

На этой карте, которая смешно называется «План-схема проезда до коттеджей», очень легко проследить путь нашей сегодняшней прогулки.

Иногда бывали смешные встречи. Выйдя на развилку, мы нашли тот камень (на схеме так и обозначено — камень), возле которого когда-то устраивали шутливую фотосессию. Решили повторить.

Тут резко затормозила большая чёрная машина, из неё вышел серьёзный представительный мужчина, попросил слегка отойти от камня, сфотографировал его и так же деловито отправился назад. Машина рванула с места и понеслась в сторону Михайловского. Мы расхохотались. Мужчинам некогда. Думали, достопримечательность. Сфоткали — и дальше, быстренько отметиться.

Дорога до Михайловского изменилась до неузнаваемости. Раньше это была деревенская улица, в которой напротив каждой калитки на скамеечке или на табуретке стояло ведёрко с яблоками — осень 1976-го была на удивление урожайной. Такие яблочки, что видно семечки насквозь. Деньги за яблоки — просили сущие копейки! — можно было оставить тут же, никто не контролировал.

Сейчас же — большие гостевые дома, дачные коттеджи, в основном питерцев, и развлекушки для туристов.

Что-то стало мне не по себе… Нет, я всё понимаю, жизнь стала лучше, жить стало веселей, туризм развивается… Но что-то потеряно. Подозреваю, что искренность чувств.

На окраине Бугрово, напротив гостевого дома «Арина Р." (ну и название! почему-то в рекламе он называется литературным отелем), мы увидели указатель к музею Сергея Довлатова.

Для нас это новое, было бы обидно пропустить. Правда, 600 метров деревней и краем поля показались вдвое длиннее, но так всегда бывает, когда не знаешь пути.

О Довлатове мы узнали ещё тогда, в 1976-м. Правда, лично не встречались с ним. Наш руководитель группы, аспирант, был родом из-под Питера и каким-то образом с Довлатовым был знаком. В один из вечеров после ужина в «Лукоморье» он оставил нас в гостинице «Дружба» и пошёл к нему в гости. Поздно вечером вернулся сильно навеселе, чего с ним никогда на нашей памяти не случалось. Зато на следующий день мы одними из первых в стране узнали анекдот про псковские дали, который нескольким годами позднее вошёл как эпизод в повесть "Заповедник".

Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:

— Извините, могу я задать вопрос?

— Слушаю вас.

— Это дали?

— То есть?

— Я спрашиваю, это дали? — Тиролец увлек меня к распахнутому окну.

— В каком смысле?

— В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так и скажите.

— Не понимаю.

Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:

— У меня есть цветная открытка — «Псковские дали». И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить — это дали?

— В общем-то, дали, — говорю.

— Типично псковские?

— Не без этого.

И вот спустя 40 лет я тоже здесь.

Говорят, дом остался точно таким, каким его описал Довлатов:

Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла — заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля.

Дом сохранился чудом. Его, а скорей участок, хозяева продавали под дачу, а покупатели, узнав его историю, решили то ли устроить здесь музей, то ли продать для устройства музея поклонникам творчества писателя. На входе сидит дама, которая продаёт билеты и сувениры.

Вид сувениров слегка шокировал. Кроме книг, запомнилась батарея гранёных стаканов с профилем Довлатова. Полный улёт. Чтобы накрепко запомнили, что прежде всего он был алкоголиком. Замечена ещё одна картинка на стакане: Довлатов и Пушкин в профиль смотрят друг на друга.

— А Пушкин-то на стакане зачем?

— Ну как же, разве не помните: «Выпьем, добрая подружка бедной юности моей, выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей»? — был мне ответ.

Да, но… кружка, а не гранёный стакан. И без Довлатова. В такой интерпретации сильно смахивает на «третьим будешь?».

Известно, что спрос рождает предложение. Наверно, гранёные стаканы из знакового места пользуются большим спросом. Как-то не к месту вспомнилось, как наши производители алкогольной продукции к 200-летию поэта выпустили юбилейную водку «Пушкин». И тоже с известным профилем на этикетке. Значительно увеличился охват приобщённых к великой русской литературе.

Дама предложила рассказать нам о Довлатове, пообещав уложиться часа в два. Мы отказались. Не люблю я этих рассказов взахлёб со смакованием подробностей якобы личной жизни якобы свидетелей. Мне достаточно произведений писателя, он сам рассказывает о себе. Да и дом «говорящий». Немудрёный деревенский быт, одинокий, сильно пьющий хозяин.

В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. Над столом я увидел цветной портрет Мао из «Огонька». Рядом широко улыбался Гагарин. В раковине с черными кругами отбитой эмали плавали макароны. Ходики стояли. Утюг, заменявший гирю, касался пола.

Соседняя комната выглядела еще безобразнее. Середина потолка угрожающе нависала. Две металлические кровати были завалены тряпьем и смердящими овчинами. Повсюду белели окурки и яичная скорлупа.

Откровенно говоря, я немного растерялся. Сказать бы честно: «Мне это не подходит…" Но очевидно, я все-таки интеллигент. И я произнес нечто лирическое:

— Окна выходят на юг?

— На самый, самый юг, — поддакнул Толик.

За окном я увидел полуразрушенную баню.

— Главное, — сказал я, — вход отдельный.

Интересно, как к этому музею отнёсся бы Довлатов. Когда-то он сказал, что если нет подлинных экспонатов, то это не музей, а театр. С этой точки зрения всё в порядке, вещи подлинные, хотя явно постиранные и почищенные. Но мне не дают покоя другие его строки:

— Так, — говорю, — всегда и получается. Сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи. Так было с Достоевским, с Есениным… Так будет с Пастернаком. Опомнятся — начнут искать личные вещи Солженицына…

И ведь прав. Когда жил в СССР, не печатали, когда уехал туда, где печатали, объявили диссидентом. Он долго не поддавался на уговоры жены эмигрировать:

— Давай все обсудим. Давай поговорим спокойно.

— Я не поеду. Пусть они уезжают.

— Кто — они? — спросила Таня.

— Те, кто мне жизнь отравляет. Вот пусть они и едут…

— Тебя посадят.

— Пусть сажают. Если литература — занятие предосудительное, наше место в тюрьме… И вообще, за литературу уже не сажают… Еще раз говорю, не поеду.

— Объясни, почему?

— Тут нечего объяснять… Мой язык, мой народ, моя безумная страна… Представь себе, я люблю даже милиционеров.

— Любовь — это свобода. Пока открыты двери — все нормально. Но если двери заперты снаружи — это тюрьма…

— Но ведь сейчас отпускают.

— И я хочу этим воспользоваться. Мне надоело. Надоело стоять в очередях за всякой дрянью. Надоело ходить в рваных чулках. Надоело радоваться говяжьим сарделькам… Что тебя удерживает? Эрмитаж, Нева, березы?

— Березы меня совершенно не волнуют.

— Так что же?

— Язык. На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать. Одно это меня в ужас приводит.

Не знаю, как для кого, а для меня это веский аргумент. Всё остальное — мелочи жизни.

Мы продолжили свой путь по деревне Бугрово ещё до одного нового музея, о котором до поездки я только слышала. Это макет деревни пушкинских времён с водяной мельницей. Слово макет не случайно. Плод фантазии дизайнеров.

Очень гордятся в заповеднике восстановленной водяной мельницей. Конечно, новодел, но, говорят, сейчас осуществить такой проект — задача не из лёгких. Мельница вполне рабочая, и смолоть муку на ней можно.

Небольшой видеоролик о работе водяной мельницы.

Но, по моему скромному мнению, самая большая ценность и красота здесь в тех самых «псковских далях», которые вдохновили поэта на создание «Русалки»:

Невольно к этим грустным берегам
Меня влечет неведомая сила.
Всё здесь напоминает мне былое
И вольной красной юности моей
Любимую, хоть горестную повесть.
Здесь некогда любовь меня встречала,
Свободная, кипящая любовь;
Я счастлив был, безумец!..

Здесь же, буквально на опушке михайловской рощи, огромная зона для туристов с большой парковкой, кафе, палатками с едой и сувенирами.

В общем, дойдя до Михайловского, мы не успели и не сумели почувствовать прежнего душевного трепета. Хорошо раскрученное место для отдыха за городом. Заодно и к Пушкину зайти, если захочется. Как написал pervuhinsergey1961 в комментариях к пейзажному альбому Пушкиногорье. Август, это «скорее Пушкинляндия, чем Пушкиногорье»! Как прав! Однако попробуем всё-таки в Пушкинляндии, или Пушкинлэнде, найти Пушкиногорье. Но уже в следующем рассказе.

Теги: Самостоятельные путешествия, Культурно-познавательный туризм, Автопутешествия