Сиена и Париж на Волхонке

В смутные наши времена, когда обычного туриста из России не желают видеть ни в Италии, ни во Франции, кратким свиданием с Сиеной и Парижем можно себя порадовать в Пушкинском музее. До 3-го октября на Волхонке открыты две выставки: «Сиена на заре Ренессанса» (главное здание) и «Музы Монпарнаса» (галерея).

Выставки небольшие и вполне вероятно посетить их одним днем, но я бы не советовала. Слишком уж разная тематика. Впечатлили меня обе, потому и решила об этих своих «походах» рассказать, разумеется, никоим образом не претендуя ни на какой серьезный обзор — это всего лишь заметки не равнодушного к прекрасному дилетанта, написанный с использованием информации, на выставках же полученной. И еще — упоминаю здесь только то, что действительно зацепило, цели сфотать «от и до» у меня никогда нет.

В анонсе к «Сиене» говорилось, что впервые в Москву привезли таволетты Биккерны, причем никогда еще Италию не покидали сразу десять таволетт. По всему судя, событие значительное, а таволетты это что-то уникальное? А я до сих пор о них слыхом не слыхивала…

Оказалось, таволетты (дощечки) Биккерны это расписные деревянные таблички, служившие обложками … книг учета. Биккерна же — старейший финансовый орган Сиенской коммуны, отвечавший за сбор налогов. (Да уж… интересоваться фискальной системой средневековой Сиены мне бы и в голову никогда не пришло! Потому, видимо, и не попадалось до сих пор упоминание этих самых таволетт).

Служащими Биккерны были представители богатейших семейств купцов и банкиров. Они руководили огромными денежными потоками: в середине 13-го века Сиена вошла в число пятнадцати крупнейших городов Европы, а благодаря масштабной торговле и деятельности банкиров, стала центром развития экономики. В Биккерне использовались новейшие методы ведения бухгалтерии и эффективную курьерскую службу. Биккерна была коллегиальным органом, ее сотрудники занимали свои должности в течение полугода, затем — во избежание коррупционных соблазнов — весь состав служащих меняли (представителей-то элиты!). Руководил работой Биккерны камерленго — казначей, который вел учет поступлений в казну. Его выбирали из членов монашеских орденов. Камерленго не должен был иметь связей с влиятельными сиенскими семействами.

Служащие Биккерны отмечали в трех разных книгах экономические операции, а в конце полугодия (перед своей отставкой) обобщали результаты и записывали их в двух других книгах, которые передавали Совету двадцати четырех (народное правительство, стоявшее во главе Сиенской коммуны) для проверки. Затем пергаментные (позже бумажные) листы помещали в «обложку» из двух досок, соединенных кожаными ремешками с застежкой. На верхней доске указывалось содержание тома, и делались рисунки, которые не только выполняли декоративную функцию, но и позволяли опознать том.

Биккерны расписывали со Средних веков и до конца 17-го века, привлекая к этому лучших художников Сиены, начиная с Дуччо ди Буонинсенья и Симоне Мартини. Ныне они составляют уникальную коллекцию, насчитывающую порядка сотни предметов, хранящуюся в Государственном архиве Сиены.

Оформление таволетт постепенно превратилось в жанр светской живописи. Изображенная на таволетте сценка сопровождалась пояснениями — указывалось предназначение книги, имена чиновников, срок их нахождения в должности. Постепенно практика расписывать книги учета была принята и в других учреждениях Сиены. Но традиция эта так и осталась исключительно сиенской.

Вот здесь удивило то, что наряды действующих лиц выписаны детально, тогда как лица у всех совершенно одинаковые. И думаю эта таволетта как раз уже не из Биккерны, а вполне вероятно из некоего органа, отвечающего за «записи актов гражданского состояния»)))

Добросовестно посмотрела все десять таволетт, подивившись столь тщательному оформлению всего лишь гроссбухов, но это скорее была «зарядка для ума», а вот для души на этой выставке ждало другое: так называемые «золотые фоны Сиены».

Причем, в одном из залов были представлены работы, привезенные из Национальной пинакотеки Сиены и других музеев Тосканы, а в другом — произведения той же поры (большей частью треченто), но из собрания ГМИИ им. Пушкина. Конечно, и в «итальянском» зале экспонировались признанные шедевры, как например Мадонна Смирения Джованни ди Паоло (Лена (miss Elena), все-таки его работа была, уточнила уже после вашего вопроса),

но меня куда больше впечатлили «наши», из пушкинского музея. Вполне вероятно, что благодаря лучшей сохранности в том числе.

К тому же в зале, отведенном «гостям», было как-то темновато, и категорически запрещалось фотографировать. (Вот интересно, в самой пинакотеке можно?..) Поначалу расстроилась, но сравнив — разумеется, исключительно на уровне «нравится-не нравится» — совершенно успокоилась: «на память» как раз московские и хотелось иметь.

Между прочим, именно с этих произведений раннеитальянской живописи, так называемых примитивов, началась история картинной галереи Пушкинского музея. Еще в 1909-м году, задолго до открытия, музей получил в дар от дипломата М. С. Щекина, приобретенные им в Италии работы художников 14-15-го веков.

Конечно, сразу же удивило в этих работах нечто «родное», с нашими иконами перекликающееся. Оказалось, для сиенской школы было характерно — присущее только ей — смешение византийских, готических и ренессансных элементов. А распространение византийской манеры было основано на мнении, что византийские иконы наиболее достоверно передают лик Христа и других евангельских персонажей и обладают чудодейственной силой. Интересно, что ровно на тот же период — 13-й — 15-й века — когда сиенская школа в Тоскане считалась сильнее флорентийской, пришелся расцвет древнерусской иконописи, почитающей именно византийскую традицию.

Очень тронуло то, что Младенец держит Мадонну за палец, а она его — за ножку…

Вот от этой Мадонны особенно долго не могла отойти

— все казалось необычным: удлиненный разрез глаз, курносый Младенец, взгляды всех действующих лиц (особенно Екатерины!).

А до чего хорош собственно «золотой фон»!

Весьма необычный святой! Вот если бы увидела его изображение «вне контекста» точно бы подумала, что это кто-то из противоположного «лагеря»…

Одним из последних художников, в творчестве которых еще просматривается связь с традицией сиенской школы был Бернардино Фунгаи.

Это же надо было изобразить суровых воинов в облике невозможно изящных юношей в роскошных одеяниях! Особенно умилили наколенники в виде львиных морд, да еще с оборочкой (хотя, наверное, это что-то защитное, но выглядит именно оборочкой))).

И шатры совсем не кажутся походными, скорее ярмарочными.

Да и у корабликов вид совершенно легкомысленный. Контраст, конечно, с предыдущими Мадоннами и святыми…

Билет на выставку разрешал доступ и к основной экспозиции музея. А т. к. я сюда вечно попадаю как раз «по случаю» и именно основную экспозицию миллион лет не видела, решила немного пройтись… И, конечно, не могла не остановиться возле трогательного Гвидо Рени — агнец-то какой безмятежный внизу!

И великолепного букета «Приношение Флоре» вовсе мне до того неведомого Жана Франсуа ван Даля.

Между прочим, еще одного Сципиона Африканского увидела я через неделю на второй выставке. Правда, изображен там был вовсе не римский военачальник и политический деятель)))

«Музы Монпарнаса» — это собственно о женщинах-художниках конца 19-го начала 20-го веков, а также тех дамах, кто художников-мужчин вдохновлял.

В позапрошлом веке считалось, что женщина и серьезное художественное образование вещи несовместные. В том числе и потому, что девушкам пришлось бы долгие часы смотреть на обнаженную натуру. Париж в последние десятилетия 19-го века стал чуть ли не единственным местом, где женщины такое образование все же могли получить, пусть только в частных школах, а не в государственных.

Обучали там не только живописи, но и основам скульптурного мастерства. В академиях Филиппо Коларосси и-Де ла Гранд-Шомьер занимались в том числе Камилла Клодель, Анна Голубкина, Вера Мухина. Один из залов выставки как раз скульптуре и посвящен.

Меня здесь особенно заинтересовали работы Ханы Орловой. Младшая дочь в многодетной еврейской семье, бежавшей от погромов на Украине в Палестину, она в 1910-м году отправляется в Париж, мечтая стать модисткой. Скульптуру Хана открыла для себя во время визита в мастерскую знакомого, давшего ей в руки глину. В Париже ее взяли портнихой в модный дом Жанны Пакен, а вечерами она занимается в Русской академии Марии Васильевой и в Академии Коларосси.

Закончив черед три года Высшую национальную школу декоративного искусства, в 1913-м она уже будет участвовать в Осеннем салоне в Гран-Пале со своими работами!

«Я хочу, чтобы мои произведения были такими же жизненными, как сама жизнь», — скажет она, уже будучи зрелым, признанным скульптором. И ведь в самом деле — работы невероятно выразительные, и мне кажется, вне времени. Не верится, что это начало прошлого века.

В следующем зале мне особенно понравились картины Жаклин Марваль. И больше всего «Кокетки». Полагаю не только мне, т. к. именно «Кокетки» стали символом выставки, помещены на баннерах и обложке каталога. Поразительно, но после смерти (1932) Жаклин была совершенно забыта. И только в 1987 году в музее Эбера (Париж) состоялась ретроспективная выставка ее работ и имя Марваль возвратилось любителям живописи.

А вот от этой «Весны» стало не по себе…

Оказалось, не просто так. Видимо, уже в момент написания картины некий надлом в душе автора был, а это всегда чувствуется. Ромен Брукс, французская художница американского происхождения в последние годы жизни не выходила из состоянии депрессии, жила в затемненной квартире, страдала от паранойи и почти не виделась с людьми. Есть версия, что на картине изображена Ида Рубинштей, с которой Ромен Брукс связывали близкие отношения. Кстати Брукс одной из первых ввела среди женщин моду на мужские костюмы.

Зато уж следующий зал посвящен женщине, «чей хрупкий облик и небольшой рост с лихвой восполнялись живостью характера, хлебосольностью и изобретательностью». В начале 1910-х на рю дю Мэн обосновалась Мари Васильефф (Мария Васильева), превратив свою мастерскую в Русскую академию, ставшую скорее местом вольного общения нежели строгого обучения.

Энергии этой маленькой женщины хватало не только на творчество. С началом первой мировой войны, решив поддержать бедствующих соседей (кому во время войны нужны картины?), она открыла столовую для художников. На свои собственные деньги, которые получала в том числе за изготовление кукол.

Куклы эти в свое время были нарасхват, и украсили многие модные гостиные Парижа, куда Васильева вошла по протекции модельера Поля Пуаре. Куклы эти назывались «компаньонками», и конечно, не предназначались для детей.

Сейчас кажутся страшноватенькими, но ценились однако!

Вот как раз в зале Васильевой можно увидеть еще одного Сципиона.

Не похож))) Ни на древнеримского, ни на образ, созданный Фунгаи в Сиене. Собственно, не удивительно, т. к. в данном случае Сципион лишь прозвище темнокожего натурщика. Экзотические натурщики были в то время редкостью, в мастерские художников они попадали большей частью из становившимися модными джаз-бандов. Вот одного такого красавца и изобразила Васильева на своей картине. Удивительно, но в кои веки «геометричность» меня не отталкивает.

А вот эта ее работа на первый взгляд кажется коллажем.

И в технике коллажа художница в самом деле работала. На выставке представлен портрет Жана Кокто — утонченного эстета — из… подручных материалов, в том числе кусочков газеты. И ведь есть сходство!

Следующий зал я хотела было проскочить по-быстрому))) Потому как целая стена образцов тканей Сони Делоне меня совершенно не вдохновила. Не люблю я такие дико-активные расцветочки.

Но — мне повезло совпасть аж с двумя экскурсиями на выставке. Причем с совершенно разной подачей. Вот еще бы поменять их местами! Дело в том, что первая группа из пяти человек явно принадлежала к числу людей сведущих, и гид с ними вот именно разговаривал, а не вещал хорошо поставленным голосом. Я голову сломала, где видела двух дам из этой компании и самого сопровождающего. Его, пожалуй, точно на канале «Культура», ну и дам, наверняка тоже в телеке.

А вот вторая экскурсия была именно экскурсией. Для тех, кто вроде меня — с улицы. Слушать было интересно и там, и там. Но понятно, что лучше бы сначала ликбез, а потом тонкости.

В общем, послушав две истории Сони Делоне, я этими полосато-клетчатыми-вырви-глаз фрагментами заинтересовалась. И про саму Соню узнать было нелишне. Оказалось, родом она тоже из России, из Одессы. В раннем детстве малышку из небогатой еврейской семьи взял на воспитание дядя по материнской линии, процветающий петербургский адвокат Генрих Тёрк. Соня получила прекрасное образование, семья много путешествовала по Европе, и еще в детстве девочка побывала во многих крупнейших музеях. Способности к рисованию были отмечены еще в школе, и в 18 лет Соня отправляется в Художественную академию Карлсруэ, а оттуда, прочитав книгу «Мане и его круг», в Париж.

Много времени проводила она в художественных галереях. Робер Делоне стал ее вторым мужем. После рождения ребенка погрузилась в материнские заботы, благо денежных проблем, благодаря дядюшке не испытывала. Но однажды решила сделать детское одеяльце из лоскутков, с этого все и пошло.

Поначалу создание образцов тканей было лишь хобби, но после 1917-го, когда денежный поток из России прекратился, увлечение превратилось в источник дохода. Богатым дамам яркие и доселе невиданные принты понравились чрезвычайно. Одетые в платья из таких тканей они однозначно привлекали к себе внимание. А Соня Делоне вскоре стала крупнейшим мастером ар-деко её находки широко использовались в дизайне, керамике, сценографии, рекламе. Но больше всего меня удивило то, что, оказывается, в 1960-х были модны автомобили такой вот расцветки!

Еще один зал был посвящен дамам, которые сами не рисовали (или почти не рисовали), но облик которых запечатлен на многочисленных картинах художников Монпарнаса. И прежде всего это Кики с Монпарнаса и Юки.

Алиса Эрнестина Прен отца своего не знала, и после отъезда матери в Париж на заработки, росла с бабушкой. В 12 лет отправилась в Париж, к матери, но в школе проучилась лишь год, потом вынуждена была идти работать, сначала в обувной мастерской, потом в пекарне. В 14 лет согласилась позировать обнаженной в мастерской скульптора Роншена. Став натурщицей имела множество романтических связей с известными художниками и артистами (Иваном Мозжухиныи в том числе).

Но поистине мировую известность Кики получила, став подругой и моделью одного из самых известных фотографов 20-го века Ман Рэя. Интересно, что с 14 лет позируя обнаженной для художников и скульпторов, Кики долгое время отказывалась сделать то же самое для фотографа, почему-то именно это казалось ей неприличным. Ман Рэй с трудом убедил все же попробовать, и «Срипка Энгра» стала общепризнанным шедевром.

Кики вообще-то была девушкой очень бойкой, в 28 лет написала мемуары (тоооненькая книжица, с крупным шрифтом), и один из экземпляров подарила … Сергею Эйзенштейну. С надписью: «Господину Эйзенштейну, который мне симпатичен, потому что я тоже люблю большие корабли и моряков». Более того, уговорила режиссера ей позировать и написала его портрет, который также представлен на выставке.

А мне куда больше понравилась вот эта «Шотландская семья» авторства Кики. Особенно лошадка, которая не пожелала позировать «как надо», а смотрит куда-то вдаль, отвернувшись от «общества»)))

Но самым-самым в этом зале, да и настоящим открытием вообще стали для меня работы Цугухару ФужитА (который вообще-то Фудзита, но т. к. мы вроде как в Париже, то и произносят его фамилию здесь на французский манер). Собственно, и имя его французские друзья, для которых «Цугухира» было весьма труднопроизносимым почти сразу переиначили в Леонара. И ему это даже льстило, т. к. кумиром художника был великий Леонардо (это чувствуется!), в конце жизни, приняв католичество, он и в крещении взял себе имя Леонар.

На выставке представлены четыре работы Фудзиты. Я «утонула» в первой же, это был автопортрет (один из многочисленных, художник имел обыкновение дарить автопортреты вместо цветов, а вручая их, говорил: «Вот вам моя голова. Уж она-то, по крайней мере, не вянет!»

Все здесь такое прозрачное, с минимумом цвета, и в то же время столько деталей! В том числе эскиз с изображением Юки, парижской музы художника на заднем плане.

На самом деле звали ее Люси Баду. Но, когда в финале (!) затянувшегося на три дня первого свидания в гостинице Цугухару поинтересовался именем девушки, оно показалось ему столь тривиальным, что он тут же подарил подруге новое имя — Юки, что в переводе с японского означает «снег», настолько белой показалась ему ее кожа.

И еще один персонаж почти всегда присутствует на автопортретах Цугухары — кот! Художник считал, что бог дал мужчинам кошек для лучшего понимания таинственной женской сути. Коты стали для Фудзиты чем-то вроде талисмана. А полосатый хвост конкретно этого позволяет предположить, что изображен здесь котик, который увязался однажды за художником по дороге в мастерскую, обзаведясь таким образом домом и именем Мике (полосатый).

Союз с Юки длился десять лет, после чего она увлеклась другим и пара распалась.

А вот здесь художник изображен уже с новой его спутницей — Мадлен Лекё. И снова котик! А девушки — один типаж…

В Европе Фудзите многое было совершенно в новинку — в Японии не писали маслом. И глядя вот на эту картину («Сидящая обнаженная»), не верится, что это масло!

Так и кажется, что видишь рисунок тушью или что-то в этом роде. Кстати, начинал юный Цугухира рисовать всего лишь пальцем на мокром песке пляжа…

В итоге он изобрел собственную технику: создав фон краской, наносил поверх изящный рисунок тушью в традиционной японской рисовальной манере. А секрет мягко сияющего жемчужного тона лиц и тел Фудзита держал в большом секрете. Поговаривали, что в состав таинственной глазури входил и настоящий толченый перламутр.

Вообще-то после этого зала был еще один, посвященный сюрреализму. Но это уже совершенно не моя тема, да и после волшебного мира Фудзиты уже больше ничего не хотелось.

Пушкинскому музею большое спасибо за два чудесных вечера… Еще раз: побывать на этих двух выставках можно до третьего октября. Билеты он-лайн, по сеансам. В августе было свободно, но в сентябре, наверное, стоит позаботиться о них заранее. Все же народ возвращается из отпусков, да и погода портится…