Если русские выбираются в Европу, то, конечно, первым делом в Париж — «увидеть Париж и умереть». А если в Париже уже были, то в Рим — вечный город, Флоренцию и Венецию (тонет же!). А потом в Вену — посидеть в знаменитых венских кафе и послушать Штрауса. А потом в Германию, но — в Баварию, где пиво, сосиски и знаменитый Нойшванштайн (под те же сосиски с пивом). В Прагу, Лондон и Барселону. А потом еще куда-нибудь. И все, на самом деле, логично.
И уже совсееем потооом, когда сидишь и отмечаешь галочки — там были, тут были, — у некоторых ненормальных возникает идея смотаться в Берлин. Прадеды в сорок пятом году Рейхстаг брали, а мы что же, хуже, что ли?!
И — летят в Берлин. И, натурально, идут с прибаутками «брать Рейхстаг» — смотреть на Берлин со стеклянного купола Рейхстага, где ныне, как и при князе фон Бисмарке, заседает немецкий парламент. Фотографируют полосы брусчатки на асфальте, где проходила Берлинская стена. Тусуются на площади перед Бранденбургскими воротами, где девочки в костюмах эльфов пускают громадные мыльные пузыри, а накачанные мальчики в кроссовках танцуют брейкданс на голове под магнитофон. Наиболее продвинутые даже доезжают до Потсдама и гуляют вокруг дворца Сан-Суси. Заглядывают в путеводитель. Ставят галочки. И летят дальше из западного аэропорта Тегель или восточного Шенефельда, которым — обоим — осталось работать меньше месяца, ведь в начале июня под Берлином открывается громадный современный аэропорт «Берлин-Бранденбург Вилли Брандт». И — все.
Я не хочу сказать, что все это — не Берлин. Или не живой Берлин. Это просто не самый живой и не самый обаятельный Берлин.
Обаяние Берлина (и Потсдама, кстати) — в маленьких несетевых кафе и булочных, инсайдерских местах, которые для берлинцев сами собой разумеются и поэтому где-либо мелькают редко. Это и булочная на Софиенштрассе, которой уже лет -цать управляет Вальтраут Бальцер, сколько ей? уж точно за восемьдесят. Это и кафе «Гуам» в Голландском квартале в Потсдаме, где подают только чизкейки, которые делает тоже бабушка лет под восемьдесят по семейным рецептам, и Бог знает, какими эти семейные рецепты станут в руках ее наследников. Это и фалафельная «Хабиби» на берлинской площади Винтерфельдтплац, куда западные берлинцы с городских окраин ездят специально, — кусочек мультикультурности времен холодной войны. Обаяние этих мест — в их аутентичности и одновременно хрупкости: глобализация, как танк, многое ломает на своем пути, и вот пока еще есть места, не похожие на «Макдональдс» и «Старбакс», пока в них можно дышать воздухом прошлого и настоящего одновременно и есть теплую, живую, руками приготовленную еду, туда стоит ходить, ибо неизвестно, сколько они еще продержатся.
Обаяние Берлина — в его парках. Это и Тиргартен, одним краем примыкающий к берегу Шпрее, где ходят теплоходики, а другим — к Потсдамской площади, и мой любимый парк Бритцер-Гартен с огромной «паутинной» детской площадкой под открытым небом, с парковым паровозиком, озерами и фонтанами, оранжереями и клумбами, ручьями и розариями, которые сделали бы честь любому ботаническому саду — ан нет, это простой городской парк. И парк «Сады мира» в районе Марцан, где между панельных зданий стоят изящные китайские пагоды и плещут струи в мавританском фонтанном дворике. И комплекс в Вульхайде. И лесопарк Теглер-Форст на севере города, где, с одной стороны, фешенебельные набережные, кафе и теплоходы возле озера Теглер-Зее, а с другой — лесничества, огромные лесные детские площадки и загоны с кабанами и оленями.
