Музей Павла Бажова – дом с сюрпризом

У всех есть своя малая родина, откуда каждый родом и свое начало берет. Для кого-то это будет большой город, кому-то достанется маленький заводской посёлок, как Павлу Петровичу Бажову, создателю сказаний о красоте подземных богатств Урала, охраняемых Хозяйкой Медной горы, и людях, его населяющих. Суждено было писателю родиться на Урале в Сысерти 27 января 1879 года.

Найти в городке родительский дом Паши Бажова, как ласково называют мемориальный дом-музей Павла Петровича Бажова, оказалось просто. Перед небольшим домиком на улице Володарского, 16 в палисаднике алели гроздья рябины, не тронутой птицами.

Рядом на постаменте высилась голова с окладистой бородой самого Бажова, маститого мастера самобытного уральского слова. Этот памятник, выполненный скульптором Александром Белоносовым еще в 1997 году, появился перед усадьбой совсем недавно — в 2022 году к 143-летней годовщине со дня рождения сказителя.

В 19 веке улица Володарского называлась Шиповка по имени рабочего Сысертского железоделательного завода Алексея Шипова, в 1812 году он изобрел машину для полировки пушечных ядер. Судьбы жителей поселка Сысертский завод, как тогда именовалась нынешняя Сысерть, так или иначе были связаны с турчаниновским заводом.

Не был исключением и отец будущего писателя Петр Васильевич, мастер высокой квалификации на том же заводе. В 1870 году Петр Васильевич купил на Шиповке усадьбу с многочисленными надворными постройками, огородом, небольшим флигелем и большим домом в шесть окон, построенным в середине 19 века. В этой усадьбе и родился у четы Бажовых — Августы Степановны и Петра Васильевича их единственный сын Паша, будущий уральский писатель Павел Петрович Бажов.

Из-за сложного характера и пагубного пристрастия к выпивке Петра Васильевича то и дело отстраняли от работы или переводили на другие заводы, тоже принадлежавшие династии Турчанинова, и следом за отцом семья не раз переезжала, потом возвращалась обратно в Сысерть.

И в общей сложности маленький Паша прожил в Сысерти недолго — кроме первого года с 6 до 11 лет, здесь же он пошел в школу. После смерти мужа во флигеле, единственном строении, не пострадавшем от пожара, оставалась жить Августа Степановна, сын её одну не оставил, перевез к себе в Екатеринбург, а дом продал.

В 1980 году на основе полуразвалившегося флигеля решено создать мемориальный дом-музей Павла Петровича Бажова. Непродолжительность проживания мальчиком в родительском доме предопределило основную концепцию музея — воссоздать типичную усадьбу заводского уральского рабочего 19 века с укладом крестьянской жизни, с типичными для Сысерти строениями и предметами того времени. И через пару лет появилась первая экспозиция в сысертском музее, филиале Объединенного музея писателей Урала. 2022-й год стал для музея юбилейным — 40 лет!

Двор от улицы отделяли массивные ворота с калиткой-дверью. Она с трудом поддалась, и я очутилась в замкнутом пространстве просторного двора, огражденного со всех сторон характерными надворными постройками под одной крышей, прилегающими к небольшому строению — флигелю, того самого, чьи окна выходили на улицу.

Двор запорошило снегом, и не видно, чем покрыт он. Обычно в сысертских домах-усадьбах состоятельных заводчан двор закрывали плитами из гранита, добывавшегося в близлежащем карьере, а все надворные постройки — баню, конюшню, завозню и амбары — размещали под одной железной крышей зеленого цвета. Это цвет малахита, соединения меди. Большое количество меди содержалось в предназначавшемся для кровли железе, его «гнали» на Ильинском листопрокатном заводе недалеко от Сысерти, такое железо не поддавалось коррозии. Да еще вдобавок красили железо зеленой краской, изготовленной из пудры всё той же меди, по сути уральского малахита.

Это не просто типичный двор типичной усадьбы типичного сысертского рабочего, должны быть приметы, отсылающие к сказам Павла Петровича Бажова. Обозрев двор по периметру, я заметила висевшие вдоль стены под навесом уже не новые листы с иллюстрациями и выдержками подзабытых текстов из тех сказов. Что ж многое, может, и вспомнится.

Дополнением к этим текстам стала недавно появившаяся в музее картина в деревянной рамке с образами бажовских персонажей про то, как Данила из «Каменного цветка» еще мальцом очаровывал девчат, чудесно играя на рожке: «Вечером, как коров пригонят, девки-бабы просят: — Сыграй, Данилушко, песенку. Он и начнет наигрывать. И песни все незнакомые. Не то лес шумит, не то ручей журчит, пташки на всякие голоса перекликаются, а хорошо выходит».

Словно колдует, завораживает той игрой, как очаровывает каждая бажовская фраза, каждое его слово. Даже в самой фамилии «Бажов» происхождением от местного слова «бажить», то есть ворожить, что-то слышится колдовское. Не случайно в детстве маленькому Паше его друзья подходящее прозвище дали, прозвали его Колдунковым.

Вырос тот Данилко — стал мастером горного дела, точь-в-точь, как Павел Петрович стал мастером самобытных сказов. Как он сам потом напишет в своей автобиографии — «согрешил книгой, писал так, как у нас говорят. Когда пишешь на материнском и отцовском языке, да о том, что сам видел — легко».

Раз легко Павлу Петровичу писалось, то и читать легко: «Вдруг тепло стало, ровно лето воротилось. Данилушко поднял голову, а, напротив, у другой-то стены, сидит Медной горы Хозяйка. По красоте-то да по платью малахитову Данилушко сразу ее признал». И я признала в этих игрушках на полочке во дворе знакомых с детства персонажей «Каменного цветка».

Поначалу ничего особенного от этого музея я не ждала. Сколько таких видела подобных крестьянских домов и амбаров с кучей разных старых, потрепанных временем предметов, порою теперь непонятного назначения и способа их применения. А какие у них названия были, не то, чтобы понять, что означают, с трудом их запомнить, коли не ясна суть.

Навстречу мне вышла смотрительница музея и сопровождала меня во все помещения. Она так и сыпала незнакомыми словами, пролетавшими мимо закоулков памяти, не слишком отягчая её. Да, в общем-то, особо мне было это не нужно. Хотелось найти ту перчинку, которая могла бы зацепить, как цепляет каждое острое фольклорное слово Бажова, или запомниться, как запомнился проеденный молью валенок — пим, как называют валенки на Урале. К таким пимам заводские рабочие наглухо прикрепляли колодки, похожие на деревянные коньки, так и скользили работяги колодками до завода по утрамбованным дорожкам зимой.

 — А не пойти ли вам в баню? — и смотрительница хитро улыбнулась. Экспозицию музея посоветовали мне смотреть по часовой стрелке, начиная с бани. На месте бани когда-то стоял большой дом, тот самый, купленный отцом Бажова и сгоревший в пожаре. При организации музея дом восстанавливать не стали, на его месте воссоздали баню по-белому, аналогичную той, какая в семье Бажовых в огороде стояла.

В баню так в баню, и я прошла в небольшое помещеньице с печкой-каменкой, дымоходом, парной полкой и банной утварью — чугунным чаном для мытья, ковшом и ушатом, обычными для бани предметами.

Для холодной воды предназначалась кадушка, а емкость для горячей называлась колодой. Павел Петрович обычный веник в своих сказах банным опарышем называл. Это тот, что в кипяток окунали, как опарят его, так опарышем и становится. Шутник, не иначе, хотя с баней какие шутки, когда паришься, могут духи явиться, или еще кто похуже.

Издревле на Руси баня считалась местом, где сходятся четыре природные стихии — огонь, вода, земля и воздух и обитают духи покойных предков, или заявится загадочное существо банной хозяйки — обдерихи, чей образ это попросту продолжение древнего культа огня и олицетворение банной печи.

На Урале существовало поверье, наткнешься на банную нечисть, эту самую обдериху, если париться в бане ночью после трех «партий» помывок. Шутить обдериха не будет — запросто обдаст кипятком или поцарапает банным опарышем. Уберечься от нечисти можно было, если только истово перекреститься.

Предстанет обдериха в образе женщины с длинными распущенными волосами, естественно, обнаженной, и то страху не оберешься, хуже, если в образе страшнОй старухи. У другого сказочника Бориса Шергина есть такие строки в одном из рассказов: «Видит вдруг, лезет из предбанника чудо, стуча клюкой, косматое, скрюченное. Умная девка сразу смекнула, что это банна обдериха, заверещала не по-хорошему, да и в чем мать родила — на улицу». Вот как, значит, в банях бывало.

Я и не сразу заметила, что своя «обдериха» поселилась в предбаннике «бажовской» бани. Рядом с деревянным корытом, в каком стирали, полоскали белье, и старинной деревянной скамьей без единого гвоздя, прислонившись к стене, в рамке стояла картина, ушатом холодной воды на мою голову.

Как Данилко на каменный свой цветок, не мигая, смотрел, так я уставилась на картину. «Леда и лебедь» она называлась. Известная картина из итальянской галереи Боргезе в течение трехсот лет считалась копией с утраченной картины Леонардо да Винчи.

Оказалось, в музее проводится выставка-размышление под названием «Налетай, торопись, покупай живопИсь» с девятью факсимильными копиями из коллекции фонда Объединенного музея писателей Урала. Как устроить выставку, чтобы посетителям скучно не было, придумал заведующий домом-музеем Каптур Анатолий Алексеевич. Площадь у музея не большая, все кучно не развесить, да и тематикой с бытом мастерового с завода голая баба не сходится, а что, если эту Леду в бане пристроить, в самый раз, пускай «поработает» обдерихой. И остальным место найдется.

Так возникла идея провести выставку в виде культурно-художественного квеста: посетители найдут все картины, окультурятся, заодно будут внимательней рассматривать музейные экспонаты. Вот это я понимаю креатив, в сущности, в самом обычном музее. С юмором оказался директор, под стать Павлу Бажову!

Я оживилась, проснулся азарт, и ринулась с тем азартом искать остальные, заглядывая во все потаенные уголки. Для начала заглянула под крышу над баней, вдруг вторая картина найдется. Под крышей над баней обустроено небольшое пространство, где музейщики сушат травы к чаю.

Как в старину верили в нечистую силу, что селилась в бане, так была твердая вера, отпугнуть ту нечистую силу и излечить всякие там болезни могли сушеные травы.

Повелось это еще с язычников. Растения у них живыми существами считались, с места на место умеют передвигаться, а то и вовсе исчезнуть, не иначе живые. И старались собирать травы в определенных местах, соблюдая странные со стороны обряды: нужно было пасть ничком и обложить цветок украшениями, монетами, только после этого тот цветок срывать можно.

Когда рвать знахарскую траву, в старину тоже знали. Не было ценнее трав, собранных до восхода солнца накануне Ивана Купалы, эти травы считались чудодейственными, а цветы, распустившиеся ночью, магическими.

Вот и бабушка Вихориха из «Каменного цветка» про магические те цветы знала: «Трав, да корешков, да цветков всяких у ней насушено да навешано по всей избе. Данилушко к травам-то любопытен — как эту зовут? где растет? какой цветок? Старушка ласковая да словоохотливая: Папору вот, слыхал? Она будто цветет на Иванов день. Тот цветок колдовской. Клады им открывают». Ага, говорит про клады, значит, где траву сушат, клад картинный там искать надо.

На верхний закуток вела крутая лестница. Согнувшись в три погибели не хуже бажовской бабушки Вихорихи, что умела распознавать и собирать нужные травы, почти ползком поднялась по массивной лестнице.

Осмотревшись внимательно, в дальнем углу я увидела копию с картины Ян ванн Эйка «Мадонна канцлера Ролена», написанной художником в 1435 году и экспонируемой в парижском Лувре. Просветилась, заодно понюхала уральские травы, засушенные сотрудниками музея для чаепитий. Знали ли в семье Бажовых о нидерландском художнике, неизвестно, но о Мадонне — деве Марии и её младенце, изображенных на этой картине, несомненно, знали.

Как вспоминал сам Павел Петрович, в Сысерти в одном из алтарей церкви Симеона и Анны висела дарованная икона с изображением Мадонны, написанная в Италии в 1516 году неким Бенвенуто Гарафолло, «славного живописца Рафаэля учеником». Свои детские впечатления о той Мадонне писатель передал в автобиографическом очерке в присущем ему стиле:

«Среди других скучных казенных образов картина казалась занимательной. Мадонна и две каких-то „великомученицы“, все очень телесные, в костюмах, отчетливо обрисовывающих основательную конструкцию таза и бедер, с довольно глубокими для небожительниц вырезами платья на груди, непринужденно расположились на облаках. Кругом снуют веселые ангелы, амуры трубят и что-то нашептывают улыбающимся женщинам. От картины, несмотря на потускневшие краски, так и пышет радостью бытия. Попы не любили эту „древнюю икону“. Снять или замазать этот владельческий подарок, однако, не решались».

Чем могли заниматься домочадцы в усадьбе большую часть своего свободного времени, дают представление хозяйственные помещения и постройки. «Наши отцы все жили не звонко», — напишет позднее Павел Петрович. Звонко не звонко, а хозяйство у Бажовых было справное, как и у героев его сказов: «Дом справный, лошадь, корова, обзаведение полное. Настасья баба работящая, робятишки пословные, не охтимнеченьки живут». В переводе на классический русский, люди эти смирные, послушные, живут, значит толково, а не «ох-ти мне» горемычно.

Интересное всё-таки наречие на Урале, на каком говорили горно-заводские рабочие. Основой ему были говор крестьян из северных областей России, вывезенных на Урал в начале 18 века, и слова из языка башкир, коренного населения Урала. Этот говор и использовал Павел Петрович в своих сказах.

Следующим помещением, куда понеслась быстрее лошади, была «конюшня», где Бажовы держали скот. Павел Петрович замечал: «отношение заводского населения к крестьянскому хозяйству побуждало большую часть рабочих стремиться к развитию этого хозяйства у себя. Чуть не у каждого рабочего имелась корова; многие держали лошадей». Развивали свое хозяйство рабочие, кто как мог.

В конюшне должно быть всё продумано до мелочей, как корм подавать и откуда, куда навоз девать. В бажовские времена в любой сысертской усадьбе над надворными постройками, где содержался скот, под железной крышей обязательно имелось объемное помещение для сеновала. Могли держать на сеновале голубей в клетках, или ночевать летом в пахучем сене. О таком сеновале под крышей писал Павел Петрович в сказе «Зеленая кобылка»: «Я забрался на сеновал, там у меня была летняя постель».

Через проем в большую кормушку — большие ясли с сеновала подавался скоту корм. Меньшие по размеру ясли предназначались для скота поменьше — коз и овец. Как поступать с навозом, проблем не знали. Его выталкивали в щель между стеной и низким полом, специально устланным так, чтобы пол имел наклон в сторону огорода, прятавшегося за бревенчатой стеной. Навоз использовали не только как удобрение. Народная смекалка подсказала смешать навоз с сеном, намазать этой смесью нижнюю сторону ледянки, затем облить ее водой. На морозе такая смесь застывала прочной ледяной коркой, придавая скорости прообразу скейтборда во время катания с горки.

В нынешнем доме-музее теперь как такового сеновала нет, нет и животных, каких Бажовы держали в своём хозяйстве: корову, коз, овец и кудахтолок куриц. А еще в семействе была собака, не какой-то там Шарик, а по прозвищу Лютра. Сейчас в конюшне посетители могут видеть дуги, седло, хомуты, уздечки, ясли-кормушка для скота, салазки, ледянки.

Осмотрев каждый угол, где непременно что-то стояло или висело, картины, однако ж, не нашла. Видимо, не нашлось подходящей тематики для конюшни. Как и не нашлось в «завозне», по-современному это гараж, только вместо современной машины стояли сани-розвальни и телега. В завозне было еще много всякой мелочёвки из необходимого в доме инвентаря.

С детства учились домочадцы владеть разными ремеслами. Вот и герой бажовского сказа «Васина гора» Василий «чеботарил по малости, хомуты тоже поправлял, корзинки на продажу плел, разную мелочь к кроснам налаживал. Работа все копеечная, не разживешься с такой». В каждом доме имелся чеботарный станок для шитья обуви, стоит он в углу и здесь, а обувь, какую шили в Сысерти, увидим в доме.

Как шили обувь, посетителям в музее не покажут, зато на мастер-классе научат, как сделать распространенный в старину осветительный прибор, и проведут театрализованную экскурсию на тему «Кто в доме хозяин». Понятно, кто, если с умом на трезвую голову подходить к вопросу.

В семье Бажовых основным добытчиком считался отец — Петр Васильевич, работящий, мастеровой, но с изъянами — любил крепко за воротник заложить. Пагубная привычка к спиртному потом его и погубит, не выдержит печень после 20 лет брака. Да еще острое словцо мог ввернуть начальству, за что получил прозвище «сверло». Павел Петрович вспоминал, что остроты отца «так круто посолены, что передают их женщины только на ушко». Такое начальство совсем стерпеть не могло. Как «забунтит» сварщик Петр, так его «проветривали» с годик, но с заводов не выгоняли. Вот и приходилось в пору «проветривания» ему промышлять, чем придется — рыбалкой, старательством, сенокошением, и сына, которого любил и прощал любые шалости, к тому приучал.

В глубине двора между завозней и амбаром небольшие ворота, они вели на приусадебный участок в огород. Любой горно-заводской уральский рабочий был к тому же еще и крестьянином, днем пахал на заводе, вечером отдавал силы своему участку, пребывая в заботе об урожае. Главе семейства, Петру Васильевичу, не привыкать работать в огороде — он был выходцем из крестьян Полевской волости.

Что могли выращивать тогда на Урале? Всё, что практикует и современный огородник в Сысерти. Это и ставшая родной заморская картошка, огручики и капуста, первые солили, вторую квасили в кадушках, тыквы, морковь и свекла, ягоды-малины, яблоки и даже груши.

Долгое время огород в экспозиции задействован не был, а в 2020 году музейный проект по преобразованию огорода получил грант, став победителем престижного конкурса «Музей 4.0» в номинации «Культура участия» благотворительного Фонда Владимира Потанина.

И в 2021 году на месте земельного участка семьи Бажовых возник типичный огород 19 века с интерактивом для туристов и образовательными программами по биологии, литературе, кулинарии для детей и их родителей.

Каждый, придя в музей, может засадить на огороде «свою» грядку и потом за ней наблюдать, как развиваются растения, возвращаясь в Сысерть снова. Можно, конечно, не возвращаться. У сотрудников музея и волонтеров всегда найдется время позаботиться о зеленых питомцах.

На стенде — именные перчатки тех, кто уже приобщился к труду в огороде, и, судя по надписям, поработали в огороде не только уральцы. Теперь перчатки, как экспонаты музея. Кстати, урожай прошедшего года я попробовала. Угостили меня сушеными кусочками сладкой тыквы, выращенной прошедшим летом. Вкусно!

В каждой усадьбе имелось просторное помещение для амбара, хранилище для всевозможных запасов, муки и зерна. Чем только не был заполнен музейный амбар. Это же амбар, где любой родитель приучал к труду свое чадо! Неужели и здесь репродукции из квеста не будет? А если будет, интересно, в каком виде предстанет, Мадонну прятать в амбаре, вроде как, несерьезно.

Уместили в амбар многое, всё перечислять до мелочей не буду. Из крупного — лари с сусеками, крупорушка, плетеные коробы из ивовых веточек для хранения бутылей с маслом. Для ловли рыбы пользовали коробы — морду, жернова — для протирки зерен, квас в логунок наливали.

Обручи разных видов — одни для кадушек и бочек, другой обруч на ножках, так называемый таганок, служил подставкой для котла. Кованый сундук, хоть и простенький, с железной опояской. Опоясывали сундуки от вездесущих мышей, чтобы внутрь они не пробрались, ну, и мышеловки не забывали ставить. Мыши амбар уважали, кошке из сказа «Далевое глядельце» и той одной с ними не справиться: — «Больно много сосед мышей развел — справиться сил нет».

На почетном месте кросна — ткацкий станок, на котором работала мама Павла Петровича — Августа Степановна. Вспоминая ее труд, потом сын напишет в одном из сказов: «Колькина мать сидит за кроснами, ткет тесьму для вожжей».

Строение кросны с виду, вроде как, простое, а названия деталей сложные, уху не привычные, будто не по-русски вовсе. Судите сами. Основу станка составляют две деревянные рамы-станины, к ним крепятся два навоя — набилки с бёрдом и ниченки с подножками. По-простому ниченки — это палочки, соединённые между собой нитяными петлями. Это еще цветочки, а вот ягодки: парные ниченки крепились бабушками к верхней части станин. Если не знать, что бабушками у кросны назывались деревянные резные рукояти с катушкой внутри, можно умом рехнуться.

Рассматривая кросны, не сразу приметила № 3 за ткацким станком, где стояли напольные весы, — факсимильную копию с картины флорентийца Доменико Гирландайо «Старик с внуком», оригинал в коллекции Лувра. Азарт, удесятерившись, ко мне снова вернулся.

О героях этой картины искусствоведам не известно практически ничего, даже то, действительно ли это дед с внуком, а уж содержание картины и вовсе остаётся загадкой. То ли просит малыш рассказать, каким дед был в своём детстве, то ли сам спешит поведать о своих детских радостях. А, может, спрашивает деда, а я таким же буду старым, как ты…. Видно одно, с какой любовью прильнул малыш к старику, и тот в ответ смотрит на него с нежностью. Одним словом, гармония.

Сведения, была ли такая семейная гармония в детстве маленького Паши, можно почерпнуть в автобиографических очерках самого Бажова, в воспоминаниях дочери Ариадны со слов ее же отца: «Единственного ребенка хотя и не баловали — это, как видно, не было принято в заводской семье, — но окружали любовью. Игры, рыбная ловля, походы за грибами и ягодами, сказки, лес, как дом, пруды и речки, как друзья и помощники, окружали отца в детстве».

Судя по всему, детство будущего писателя проходило в мире любви и гармонии, какие давали ему его родные — бабушка, отец, мать, каждый по-своему.

Самое время пройти в малый дом — флигель, на Урале такой называли «малухой», состоящий из горницы, кухни, чулана, сеней.

Из сеней, где коромысла для переноски ведер, попадаем в крохотную прихожую, совмещенную с закутком-кухней. С одной стороны в прихожей на стене висит небольшое старинное зеркало, типичное для 19 века, с окошечком для иконки. С другой стороны на полке — внушительный деревянный портфель, аналогичный тому, с каким Бажов Паша ходил в цифирную школу в Сысерти. Сам он говорил, что учился «в обыкновенной земской школе с «небьющимися учительками», теми, кто не практиковал линейкой по голове или карандашом в лоб.

И мама у Павла Петровича тоже слыла «грамотейкой», а еще заправски готовила. Из прихожей сразу виден женский угол в избе — кухню, которую называли куть, это место перед печкой, где стряпухино место.

На Сысертском заводе заведено было правило — женщины носили мужьям, сыновьям в узелках обеды. Время обеденного перерыва так и называлось «бабьим часом», и каждая своим узелком старалась показать, мол, хорошо живут, едят не ржаной хлеб, а «крупчатошный», тот, что из мелкого помола пшеницы. Павел Петрович вспоминал: «Многие дома голодали, чтобы только „на людях“ показать кусок получше. Верхом женской заботливости считался рыбный пирог». Считалось и вовсе праздником, когда на обед подавалась баранина. Её привозили каждую осень из Оренбуржья на продажу в обмен на поделочное железо.

В кухне обстановка и мебель простые: лавка да узкий стол с самоваром, полка с берестяной и глиняной посудой работы сысертских мастеров, небольшая печь. Из посуды и кухонной утвари — крынки, сито, сечка, лукошко, ухват с кочергой, формы для запекания пирогов.

Здесь же на лавке стоят утюги. В старину гладили одежду вытянутой деревянной доской с рукоятками на концах — рубелем. По привычке иногда так называли и чугунные утюги на березовых углях с отверстиями для тяги. Угли хранили в специальном железном цилиндре на ножках — тушилке. Такой утюг могли нагревать, поставив на горячую печь.

А печь — голова всему, это и тепло, и еда в доме, и место отдыха после трудового трудного дня. Как мог протекать зимний вечер в доме обычного сысертского заводского рабочего, кем, в сущности, был отец писателя, опять-таки у Бажова читаем: «В зимние вечера избушка Драгана была излюбленным местом ребячьих сборищ. Шумели, разговаривали, играли „в карты-бабки“ или „чурашки“. Драган, только что вернувшийся с работы, сидел на своем обычном месте — „голбчике“ и покуривал трубку. Варвара возилась у печки».

Вот и подсказка. Что ж, заглянем в этот самый голбчик, или голбец. Этим словом обозначался приступок у русской печи, чтобы взойти на полати или спуститься в подклет. В доме Бажовых голбец это место за печкой, куда складывали дрова. Там и обнаружился затырканным … мужчина, разве что не курил. № 4 — «Портрет юноши в красной шапке» Алессандро Ботичелли из Национальной галереи Вашингтона, написанный в 1477 году. Осталось найти еще пять, а помещений вроде немного — горница направо да налево холодный чулан, тоже совмещенный с кухней.

Все знают, чулан — это такое место, куда можно свалить предметы не первой необходимости, не самые нужные, какие выкинуть жалко, вдруг, когда пригодятся. И что же хранится в чулане бажовского дома-музея? Ларь для муки, деревянные совки, форма для сырной пасхи, жестяные банки, весы с монетами, щипцы для колки «сахарной головы», плетеный короб — пестерь и много другой всякой полезной всячины.

К потолку подвешена колыбелька для грудничка — зыбка с пружинкой, это, чтобы к качке ребенок привыкал с младых лет, здоровее будет. Пружинка та местного производства, делана на сысертском заводе. Если младенца нет в доме, убирали зыбку в чулан, пока снова не пригодится. Продавать было нельзя, чтобы не перевёлся род, можно только передавать по наследству. В подобной зыбке качали младенцем и Павла Петровича. Зыбка! Это снова подсказка. Картина явно должна быть с материнско-детским уклоном.

И точно, справа от зыбки за сундуком виднелся краешек факсимильной копии с картины Рафаэля Санти «Мадонна в кресле» из галереи Флоренции. С неё на меня смотрели добрые глаза миловидной женщины с мягкой улыбкой и двумя ребятишками на коленях. Ее образ это олицетворение женской красоты, материнства, духовности, всех тех добротных качеств, какими наделена всевышним женщина, хранительница семейного очага.

Домашнее хозяйство, воспитание единственного сына и внука держалось на женских плечах в семье Бажовых. Душевной женщиной с мягким, покладистым характером предстает в воспоминаниях писателя самый важный человек в его жизни — мать Августа Степановна, в девичестве Осинцева, родом из уральской деревни Куликовской соседнего Камышловского уезда. Хотя почему-то ей приписывают, что ее родители свой род вели от поляков. Видимо, необычное для Урала имя Августа всех смущало.

Образ матери появляется во многих бажовских сказах, равно как угадывается в творчестве писателя характер родной бабушки, матери отца, — Авдотьи Петровны, гораздой на выдумки, от которой внук услышал первые в своей жизни легенды и сказки. В музее проводят театрализованные экскурсии в образах родителей Павла Петровича. Экскурсии так и называются — Мама, Отец.

Теплый взгляд, спокойное выражение приятного лица — такой запечатлел Августу Степановну фотограф на снимке, висевшем в рамочке на стене в горнице. Рядом — портрет её мужа Петра. За него, 20-летнего сварщика, вышла замуж, когда ей было 17. Здесь же фотография 10-летнего Паши, и юношей уже постарше.

Августа Степановна, овладев в сысертском приюте после смерти родителей искусством рукоделия, кормившего семью всю её жизнь, слыла искусной кружевницей, за что её дар мастерицы ценили «заводские барыни», только вот на кружевоплетении тонкой работы зрение она сильно теряла.

«Мать слепнет над ажурными чулками уже из самого тонкого шелка», — вспоминал герой очерков «Уральские были». Кружевные изделия в горнице повсюду — на кровати, на окнах, на комоде с фотографией родителей и маленького Паши на табуреточке.

Обстановка в комнате простая — кровать с подушками, старинный бабушкин комод с зеркалом, буфет с посудой, горка сундуков с приданым, прялка, стол с самоваром. На окнах — «немудрящие» занавески «штанами».

На столе с самоваром, празднично укрытым кружевной салфеткой, лежит филейная скатерть. На ней небрежно развернута недочитанная газета, словно хозяйка вышла на минуту из горницы, оставив гостя наедине с бытом, отражавшим внутренний мир простой сысертской рабочей семьи.

Тускло блестело стёкло в дверце буфета с посудой царских времен на ажурных салфеточках. Можно было разглядеть до мельчайших деталей супницу, чайный сервиз с двуглавым орлом, на верхней полочке масленку «Баран» кузнецовского фарфорового завода, могла служить она и сахарницей.

Перед окном, где больше света, на маленьком столике стояла ручная швейная машинка, какая была у многих в семьях. Обшивали себя и своих домочадцев хозяйки сами, каждая старалась выглядеть не хуже других.

На стене висел красивый, строгий наряд из гардероба Августы Стефановны — черная блестящая юбка, белоснежная кофта, декорированная прошвой, в тон юбке кружевная накидка тонкой работы. В таком наряде не стыдно показаться на людях, подтверждая всем своим видом латинскую надпись «Красота — украшение добродетели» на обороте оригинала ранней картины Леонардо да Винчи «Портрет Джиневры Бенчи», написанной им в 70-х годах 15 века. Факсимильная копия этой картины замечательно вписалась между женским нарядом и ярким ковром над кроватью. Значит, выставка с сюрпризами продолжается.

Немного грустный взгляд на лице флорентийской поэтессы, жившей в 15 веке. Считается, что её портрет кисти знаменитого флорентийца был первым в истории живописи психологическим портретом, отчетливо передавшим настроение грусти. А грустила поэтесса по поводу расставания с дорогим её сердцу человеком. Возможно, так же грустила Августа Степановна, оставшись вдовой после смерти мужа в 1898 году и отъезда сына одна, пока Павел Петрович через 8 лет не увез её из Сысерти в Екатеринбург к себе в новый дом. Проживет мать Бажова немного – 55 лет.

Седьмую находку не сразу можно заметить, нужно заглянуть под кровать, застеленную «в полном уборе». На кровать обязательно стелили перину с красивым кружевным покрывалом и подзором. На подушках — наволочки с прошвами. И опять «Мадонна с младенцем» Леонардо да Винчи из частного собрания в Нью-Йорке. Другое ее название — Мадонна с веретеном. Веретено, которое мы скорее воспринимаем как предмет из волшебных сказок, а не как предмет повседневного обихода, стоит тут же. Интересная деталь перед кроватью — женские чоботы местного производства. Такие чеботарили в заводских усадьбах по моде 19 века.

На этом сюрпризы в доме не заканчиваются. На печке, где полати, за занавеской отдыхала «Мадонна с гвоздикой». Этот портрет смиренной, одухотворённой матери, взирающей с улыбкой на непоседливого младенца, из Мюнхенской Пинакотеки приписывают молодому Леонардо да Винчи. История картины примечательна. После смерти в 1534 году папы Климента VII, для кого предназначалась картина, написанная в 1478 году, ее следы затерялись, а в 1889 году она неожиданно нашлась на распродаже личных вещей какой-то вдовы.

Кажется, осмотрела всё, но куда-то подевалась девятая с выставки. Не сразу догадалась обратиться взором в юго-восточную часть комнаты по диагонали от печки, где в русской избе на самом видном месте в «красном углу» располагались иконы. Входящий первым делом их примечал, крестился, и только после этого проходил в комнату. Старинную традицию обустройства «красного угла» иконой сохранили в музее. Только в качестве иконы  — «картина»-сюрприз.

В почетном углу на столике с кружевной накидкой стояли лампада и факсимильная копия «Мадонна Ленти» венецианского мастера Карло Кривелли, использовавшего традиционный сюжет иконы с мадонной и младенцем в своей картине 1472 года из коллекции Метрополитен-музея в Нью-Йорке. С удивительной нежностью смотрит венецианская мадонна на своего младенца, как, наверняка, смотрела на своего любимого Пашу сысертская мадонна Августа Степановна Бажова. Над «иконой» — кружевное полотенце её работы.

Была ли на самом деле задумана какая-то духовная связь выставленных копий с семьей Бажовых, или все параллели и ассоциации оказались лишь игрой моего воображения, фантазией — вот загадка, загадкой так и осталось. Но получилось у музейщиков здорово, озорно, интеллектуально, вместе с тем, душевно, по-родственному.

Как видно, музей не киснет, развивается, совершенствуются интерактивные программы и различные мастер-классы. Они проводятся, в том числе, в небольшом помещении усадьбы, где на мастер-классе «Бажовские слаймы» можно узнать, какими игрушками забавлялись дети горнозаводских рабочих, самим создать волшебные «живые» камни -слаймы, превратить подручные предметы в «малахиты». Появится и сама Хозяйка Медной горы с Великим Полозом. И это еще не всё, чему в музее научат, чего покажут.

Зимой проводятся святочные обряды, гуляния с катанием на санках и на соломенных тюках, даже гадают, почти как в бажовских сказах, девушкам всегда интересно, кто у них суженый. Готовится программа ко дню рождения Павла Петровича и к масленице. А на театрализованной программе с мастер-классом «О сказах и сказочниках» посетителям предлагается окунуться в заводской мир 19 века и пройтись по всей экспозиции музея через призму старинных историй, рассказанных дедом Слышко, персонажем многих сказов замечательного уральского сказителя Павла Петровича Бажова.

Искренне, с выдумкой занимается сысертский музей творческим делом, следуя мудрости бажовских книг: «Работа — она штука долговекая, человек умрет, а дело его останется».

Адрес музея: Свердловская область, г. Сысерть, улица Володарского,16

Время работы: среда — воскресенье: с 10:00 до 17:00

Санитарный день: первая пятница месяца

Телефон: +7 (343) 746-16-18

Входная плата: для взрослых — 200 рублей, для детей — 100 рублей