Литературные герои живут вместе с человечеством веками, на их примерах учатся храбрости и любви, доблести и красоте. Они приходят к малышам из красочных книжек, с возрастом книги становятся больше и толще, а картинок всё меньше, но зато литературных героев становится во много раз больше. Прогресс привёл к тому, что мы встречаемся с ними в фильмах и различных виртуальных пространствах. Мы сживаемся с ними, особенно если узнаём в них знакомые черты реально живших и существовавших людей, создаём в их честь памятники.
Порой бывает трудно отличить когда писатель или сказитель рассказывает реальную историю, а когда выдуманную. Не счесть примеров, когда кажущиеся сказками повествования оказывались реальностью как это было с Троей, а различные города и населенные пункты устраивали соревнование — мол здесь жил герой или героиня, а в этом здании Ромео целовал Джульетту. Восторженным туристам показывают достопримечательности, связанные с придуманными героями, а мы радуемся от души, увидя их.
Есть в Москве церковь Успения, что на Могильцах.
По официальной версии построил её богомольный царь Алексей Михайлович (1629 -1676) в 1653 году, хотя летописи рассказывают о пожаре, в котором эта церковь сгорела лет так за 100 до царской постройки. Для примирения различных версий полагают, что старая церковь была деревянной, а царём построен каменный храм. Всё равно это храм обветшал и на его месте построили новый в 1791 — 1806 годах.
Попали я сюда как в песне про матроса Железняка, который шел на Одессу, а вышел к Херсону. Хотелось увидеть одну церковь, но за высокими закрытыми заборами до неё было не добраться, зато встретилась Успенская церковь. Не случайно же комиссаром у матроса Железняка был одесский эсер-максималист и по совместительству поэт-футурист Борис Черкунов. Это литературная церковь притянула словно магнитом.
Поэтесса Серебряного века Надежда Александровна Павлович (1895–1980)
так писала в 1920 году про церковь:
Успенье на Могильцах… Москва, Арбат!
И стук копыт и топот ног.
И старый город, как вешний сад,
И каждый дом, как лепесток.
Успенская церковь притянула к себе Сергея Есенина и Айседору Дункан в первое же утро их знакомства.
Вот как описывает этот момент в своих воспоминаниях «Встречи с Есениным», изданных в 1965 году, Шнейдер Илья Ильич (1891–1980), бывший в 1921 -1924 годах секретарем Айседоры Дункан, сопровождавший её в гастрольных поездках, а с 1922 по 1946 год занимавшийся организацией и руководством школой, ставшей Московским театром-студией имени Айседоры Дункан:
«Было за полночь. Я спросил Айседору, собирается ли она домой. Гости расходились. Айседора нехотя поднялась с кушетки. Есенин неотступно следовал за ней… Такси в Москве тогда не было… Вдруг вдали задребезжала пролетка, к счастью, свободная. Айседора опустилась на сиденье будто в экипаж, запряженный цугом. Есенин сел с нею рядом…
Пролетка тихо протарахтела… и…очутилась около большой церкви, окруженной булыжной мостовой.
Но в то первое утро ни Айседора, ни Есенин не обращали никакого внимания на то, что мы уже в который раз объезжаем церковь. Дремлющий извозчик тоже не замечал этого.
— Эй, отец! — тронул я его за плечо.- Ты, что, венчаешь нас, что ли? Вокруг церкви, как вокруг аналоя, третий раз едешь,- Есенин встрепенулся и, узнав в чем дело, радостно рассмеялся.
— Повенчал! — раскачивался он в хохоте, ударяя себя по коленям и поглядывая смеющимися глазами на Айседору.
Она захотела узнать, что произошло, и, когда я объяснил, со счастливой улыбкой протянула: «Mariage» . (Свадьба — французский).
Задолго до поездок влюбленной пары в церковь захаживал Николай Васильевич Гоголь.
Конфигурация улиц и переулков Москвы столь запутана, что порой в их переплетении можно легко заплутать. Так получилось, что Успенскую церковь окружают 4 переулка и фактически храм является самым маленьким кварталом Москвы. Один из этих переулков носит обычное на первый взгляд название — Пречистенский, рядом были улица и речка Пречистенка, всё как бы в ажуре. Но дело в том, что первоначальное его название — Мёртвый переулок. Не будем вдаваться в различные версии происхождения этого названия, но как звучало зловеще и пугающе «церковь в Могильцах в Мёртвом переулке».
Не мог остаться в стороне от такой игры слов Антон Павлович Чехов и отразил её в своём святочном рассказе «Страшная ночь», написанном в 1884 году:
«Темная, беспросветная мгла висела над землей, когда я, в ночь под Рождество 1883 года, возвращался к себе домой от ныне умершего друга, у которого все мы тогда засиделись на спиритическом сеансе. Переулки, по которым я проходил, почему-то не были освещены, и мне приходилось пробираться почти ощупью. Жил я в Москве, у Успения-на-Могильцах, в доме чиновника Трупова, стало быть, в одной из самых глухих местностей Арбата. Мысли мои, когда я шел, были тяжелы, гнетущи…»
Жутковато-темноватое начало для святочного рассказа в исполнении героя Ивана Петровича Панихидина.
Лев Николаевич Толстой ужастиками не пробавлялся. В романе «Анна Каренина» здесь венчались Левин и Китти:
«Толпа народа, в особенности женщин, окружала освещенную для свадьбы церковь. Те, которые не успели проникнуть в средину, толпились около окон, толкаясь, споря и заглядывая сквозь решетки…
— Приехали! — Вот он! — Который? — Помоложе-то, что ль? — а она-то, матушка, ни жива ни мертва!- заговорили в толпе, когда Левин, встретив невесту у подъезда, с нею вместе вошел в церковь…
Повернувшись опять к аналою, священник с трудом поймал маленькое кольцо Кити и, потребовав руку Левина, надел на первый сустав его пальца. „Обручается раб божий Константин рабе божией Екатерине“. И, надев большое кольцо на розовый, маленький, жалкий своею слабостью палец Кити, священник проговорил то же.
Несколько раз обручаемые хотели догадаться, что надо сделать, и каждый раз ошибались, и священник шепотом поправлял их. Наконец, сделав, что нужно было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо из руки в руку, и все-таки выходило не то, что требовалось.»
Бывали в церкви и герои другого романа Льва Николаевича Толстого «Война и мир» — Наташа Ростова и Соня по приглашению Марьи Дмитриевны Ахросимовой:
«В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
— Я этих модных церквей не люблю, — говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием.
— Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство! "
Прототипом Марьи Дмитриевны Ахросимовой была реально существовавшая эксцентричная московская барыня Настасья Дмитриевна Офросимова или Афросимова, урождённая Лобкова (1753–1826).
Русский поэт и историк, князь Пётр Андреевич Вяземский (1792–1878) так описывал её в воспоминаниях:
«Настасья Дмитриевна Офросимова была долго в старые годы воеводою на Москве, чем-то вроде Марфы Посадницы, но без малейших оттенков республиканизма. В московском обществе имела она силу и власть. Силу захватила, власть приобрела она с помощью общего к ней уважения. Откровенность и правдивость её налагали на многих невольное почтение, на многих страх. Она была судом, пред которым докладывались житейские дела, тяжбы, экстренные случаи.»
Мимо такой колоритной фигуры не смог пройти не только Лев Толстой. Всем известна крылатая фраза из пьесы «Горе от ума» Александра Сергеевича Грибоедова: «Всё врут календари». Её произносит Анфиса Ниловна Хлестова, свояченица Фамусова, 65 лет от роду, которая знала Чацкого с детства и вообще знает всё про всех в свете.
Так вот её образ тоже срисовал во многом с Офросимовой.
Еще один образ неизвестный для широкой публики, прототипом для которого выступила Настасья Дмитриевна, — Маремьяна Бабровна Набатова из комедии «Вести, или живой убитый» (1807), написанной графом Фёдором Васиильевичем Ростопчиным (1763 -1826), тем самым, который считается поджигателем Москвы в 1812 году.
В 1932 году храм был закрыт, купола посшибали вместе с крестами, внутри всё было изуродовано. Затем восстановление в постсоветский период и с 2002 года здесь снова начались богослужения.
