Греция в координатах времени и пространства

Точкой отсчета естественным образом становится Акрополь, вознесенный над шумными, пыльными и напрочь лишенными какого-либо стиля Афинами. Здесь, наверху, на почти белой Священной Скале, под безоблачно-голубым небом… Хочется как-то красиво и возвышенно написать про застывшее время, высоты духа, и поныне, возможно, не превзойденные… Но нет. Не получается, потому что не чувствуется здесь всего этого. Я, во всяком случае, не почувствовал. Конечно, Парфенон выглядит весьма величественно, развлекая переменчивым цветом мрамора того, кто не пожалеет времени наблюдать игру солнечных лучей на ребрах колонн. Да, классически хороши кариатиды, поддерживающие портик …. Но чувства сопричастности почему-то нет, не получается распознать в этом безмолвии сливочно-кремового мрамора политические и идеологические страсти былых времен. Тому ли виной толпы туристов? Может, да, может — нет. Но кажется, что жизнь отсюда давно ушла, оставив только бездушные камни. Поэтому — вниз.

Если Акрополь уподобить голове древнегреческого полиса, то раскинувшаяся под скалой агора — его чрево. Мало что осталось от этого веселого торгового места — разве что названия. И все же тут живей и картинней, чем в сверкающих чертогах наверху. Оно, конечно, понятно: рынок веселее храма, Эсхила, господствующего наверху, нужно изучать и штудировать, Аристофана — жителя агоры — можно с удовольствием читать. Даже названия здесь красочней: та же Пестрая Стоя (крытая колоннада, в которой располагались торговые ряды) напоминает и о том, что белый мрамор греки раскрашивали в жизнерадостные цвета — под ситец. Веселые люди были древние греки! Примыкающий к агоре храм Тессайон хоть и напоминает Парфенон в миниатюре, но живости места не портит, так уютно он расположился среди буйной зелени деревьев. Да и бог, в нем хозяйничающий, вполне сродни завсегдатаям агоры — хромой кузнец Гефест. Можно позавидовать ему — мужу красавицы Афродиты, да и сговориться здесь же на вечер с гетерой. Чем не жизнь!

Ныне, впрочем, греков ни на агоре, ни тем более в Акрополе не встретишь: разве что группы школьников или прибывших на экскурсию провинциалов. Греки расположились между этими двумя полюсами. По вертикали этой середине соответствует Плака — живописный район улочек, сплошь состоящих из таверн, кафе и ресторанов на любой вкус. В некоторых можно попить кофе, но нельзя поесть, в других — наоборот, можно отлично поесть, но на приличный кофе рассчитывать не приходится (что, вообще то, аномалия для Греции, где терпкий, густой, очень сладкий — glyco — ароматный кофе подают на всех углах). Брусчатка мостовых заставлена столиками под клетчатыми скатертями или вовсе без оных… Народ переходит от таверны к таверне, присаживается за столики поодиночке, компаниями, семьями. Туристов тоже много, но речь все же преобладает греческая. Рядом, но пониже — рыночный район Монастираки. Бесконечные ряды лавок, где можно найти всё от одежды до электронасоса и велосипеда. Здесь уж точно — только греки, туристам этот ширпотреб не интересен. Разве что по выходным, когда на маленькой площади устраиваются торговцы антиквариатом (правильнее, впрочем, назвать их товар старьем). Знаток может разыскать тут что-нибудь стоящее и по умеренной цене, турист — купить милый сувенир (непонятно-азиатского происхождения стеклянную вазу, латунную дверную ручку, старый утюг или предмет неизвестного назначения).

Остальная часть Афин безраздельно принадлежит греческой повседневности (есть, конечно, еще несколько античных памятников, посещаемых туристами — храм Зевса Олимпийца, кладбище Керамик; есть здание парламента, охраняемое гвардейцами в нелепых, но живописных костюмах, но это детали — в единую картину не складываются). Не верьте путеводителям и гидам, зазывающим вас на гору Ликабет («восхититься великолепной панорамой Афин, сидя за столиком уютного ресторана») или к новенькому олимпийскому стадиону — это обманки, разочарование не заставит себя ждать. Лучше покинуть шумный и бессмысленный город.

Всего три-четыре часа на машине — и мы в Дельфах. Древнее святилище Аполлона уютно расположилось освещенном утреннем солнцем на склоне Парнаса. Ниже по склону разместился полукруг стройных колонн — остатки храма Афины. Воздух пропитан запахом хвои и полыни, и — тишиной (пока не приехали автобусы с вездесущими туристами). Здесь останки культуры гармонируют с пейзажем, величественно и умиротворенно. Здесь — в отличие от Афин — можно себе представить философов, беседующих под храмовым портиком, не странно будет услышать гекзаметр из уст поэта. Но вот представить себе повседневную эллинскую реальность — куда сложнее. В общем-то и Дельфы остаются только декорацией к когда-то кипевшей тут жизни.

А настоящая жизнь протекает, минуя взгляды туристов, всего лишь в пяти километрах от прославленного святилища — в городке Арахова. Ничем особенно не примечательный поселок на две-три тысячи жителей с единственной проезжей улицей (она же — шоссе из Афин в Дельфы), бесконечными уличками-лестницами, вьющимися по склону, тремя церквами… Белые стены симпатичных двух-трехэтажных домов с легкомысленными балконами на закате окрашиваются в теплый и жизнерадостный апельсиновый цвет — в тон черепичным крышам… А вечером того апрельского дня, когда я приехал в Арахову, начался праздник Святого Георгия — покровителя местечка. Начался торжественным молебном и крестным ходом: священнослужители в парадных одеяниях с дарохранительницами, хоругви, икона в богатом серебряном окладе, сразу четыре духовых оркестра из молодых людей в разноцветной униформе и — тысяча, две тысячи местных жителей от мала до велика в национальных одеждах. У многих мужчин традиционный костюм из плиссированной белой юбки, белой рубахи с широченными рукавами, белых же шерстяных панталон, черного или темно-синего жилета с пришитыми сзади к плечам фалдами (или как их назвать? Может, это и есть «рукава от жилетки»?) дополнены широким кожаным поясом с целым арсеналом — старинный кремневый пистолет, пороховница, кинжал. И, конечно же, башмаки с огромными помпонами на загнутых носах. Женщины одеты в бело-красной гамме: белые блузки и белые юбки до земли, длинный же красный с шитьем передник, белый платок, обкрученный ожерельями из белых кораллов. На многих — золотые монисты. Пение труб, рокот барабанов и громкое буханье пушечки на горе возле собора. А вдоль центральной улицы — зрители. Приехавшие из половины Греции родичи и друзья, обитатели соседних городков. Но ни одного (кроме меня) человека, который бы не говорил по-гречески! Эта жизнь и этот праздник — для своих. Туристы пусть едут смотреть развалины…

А наутро городок заволокло дымом — на добром десятке огромных костровищ тут и там жарили на углях целые бараньи туши (иногда по дюжине туш на одной жаровне). Процесс неспешный: собравшиеся у импровизированных мангалов по очереди крутили вертела, то и дело отходя в сторонку, чтоб пропустить стаканчик красного вина, поболтать или послушать примкнувшего к группке аккордеониста. Дегустация хорошо прожаренного мяса предстояла ближе к вечеру. А в последующие два дня ожидались спортивные состязания, пляски, песни…

Увы, я этого уже не увидел и не испробовал — меня уже ждал путь к северу через однообразную Фессалийскую равнину, повсеместно распаханную. Пейзаж оживляют лишь лесополосы и зернохранилища. Но вот впереди над прямой, как по линейке прочерченной дорогой вырастают сиреневые в дымке силуэты отвесных скал. По мере того как ты приближаешься к ним, они заполняют горизонт, обступают тебя, заключают в свои объятия. Когда-то на месте равнины было огромное озеро. Но перемычка, отделявшая озеро от моря, разрушилась и вода стекла в Эгейское море. Осталась равнина. И остался бывший обрывистый скалистый берег, обточенный волнами, отшлифованные морскими ветрами скалы причудливой формы. Серые и черные стены (с оттенками желтого, зеленого, лилового) сами похожи на застывшие водопады — будто окаменевшие струи. Многие высятся отдельными столбами. И на их вершинах — небольшие монастыри из желтого камня, как будто выросшие из скал.

Это — Метеора Монастирия, «монастыри, вознесенные в небо». Почти точный центр Греции на плоскости, по вертикали (между равниной и хребтами Пинда), во времени (первые монахи, пришедшие с Афона появились здесь в IX веке — через тысячу лет после эпохи эллинизма, за тысячу лет до современности). Возможно, это самое замечательное место страны, где чудесным образом сливаются воедино творения природы и человека, образуют гармонию, вполне подчиненную естественной иерархии: человеческое — надстройка над природным, его продолжение. Монастыри венчают скалы, но подчинены их пластике и не пытаются соперничать размерами.

Все здания построены в XIV веке, позже многократно перестраивались и архитектурными шедеврами их назвать, наверное, сложно: желтые кирпичные стены и рыжая черепица, простые лаконичные формы, более чем скромные размеры… Но как они смотрятся на неприступных вершинах! Когда-то монастырей было 24, от большинства остались только развалины, остатки внешних стен. Ныне действуют шесть монастырей. Самый большой и богатый — Св. Стефана (ближайший к городку Каламбака у подножия гор), самый маленький и романтично-вдохновенный — Русанну (оба женские). Когда-то монахи поднимались к своим обителям по приставным и веревочным лестницам (интересно, а первые строители как туда залезли: видимо сила духа и вера заменяли им разряд по скалолазанью), грузы поднимали в корзинах с помощью нехитрых лебедок. Теперь к скалам пристроены (частью — вырублены в скалах) капитальные лестницы, хотя короткие и уже механизированные канатные дороги — в основном для грузов.

Лучше всего посещать монастыри утром или вечером (при том, что для туристов они открыты с девяти до пяти — монахов вы в это время не увидите): заходить во все шесть едва ли стоит (они мало чем различаются), а толкаться в «приемные часы» с сотнями и тысячами любопытных на крошечных пятачках монастырских двориков и смотровых площадок — значит «смазать» все впечатление.

Я впервые попал в Метеору вечером — не заезжая в городок, сразу поднялся к монастырям. И был вознагражден. Заходящее солнце пробивалось через скопившиеся на горизонте тучи, рисунок скал и зданий был необычайно четким, со смотровой площадки открывалась фантастическая и завораживающая панорама. Я услышал голоса у себя за спиной и обернулся: на выступе скалы сидели два монаха и пели по-гречески духовные гимны. Сочетание негромкого пения, несильного ветра и чуть мрачноватого, с «пригашенными» цветами величественного пейзажа пробрало до дрожи, мурашки по спине забегали. (После десяти минут оцепенения я схватился было за фотокамеру — и обнаружил, что рюкзачок с аппаратурой забыл в придорожном ресторанчике за двести километров от Метеоры. Рюкзачок на следующий день был найден и возвращен владельцу, но кадры уже не вернешь).

Я остановился в деревушке Кастраки прямо у подножия скалы: выглядывая из окна видел нишу в посередине отвесной каменной стены, в которой пестрели многочисленные платки — монахини (почему-то именно женщины) спускались к пещерке по веревочной лестнице и оставляли там лоскуты вместе с молитвами. Есть в Метеорах и пещеры побольше, где раньше уединялись монахи-отшельники. А впереди меня ждали еще два с половиной дня в этом чудесном месте. Был ясный солнечный день, когда взгляд с вершин, от стен монастырей на окружающий ландшафт порождал ощущение полета. Был дождливый день, когда можно было гулять по тропинкам, вьющимся меж камней, и с благоговением смотреть на вознесенные к близким тучам здания и венчающие их кресты. И было вовсе неземное, мистическое раннее утро, когда туман из долины языками вползал в ущелья, завиваясь кольцами, поднимался к небу, облизывая монастырские стены, то скрывал в пелене очертания гор и церквей, то открывал их недавно вставшему солнцу. Это был восхитительный финальный аккорд в симфонии под названием «Метеора Монастирия». Я ехал дальше.

Дальше, через поросшие маками, цветущим дроком и багряником долины, скалистые склоны и перевалы, где в конце апреля еще лежал местами снег, а кустарники и деревья только собирались зазеленеть. Несколько перевалов, длинных и крутых подъемов и спусков, без счета колец асфальтового «серпантина» — и я спускаюсь к озеру, на берегу которого расположился город Янина, основанный за пять столетий до нашей эры. Название, знакомое с детства: «Нам пишут из Янины» — одна из интриг, сплетенных графом Монте-Кристо. Несмотря на византийскую крепость, формирующую сердце города (со старинными улочками за крепостными стенами), городок поражает восточностью. О долгом господстве ислама здесь напоминают не только и не столько мечети (впрочем, ни одной действующей нет), сколько облик торговых улиц с совершенно турецкого вида и ассортимента лавками — точь-в-точь как где-нибудь в Измире или Стамбуле. Греция между Европой и Османской империей, христианством и исламом — еще одно измерение страны, часть ее истории, куда более важная для самих греков, чем куда более величественная античность. Ну что там Фермопилы по сравнению с крейсером «Аверов» — гордостью всех греков во всех уголках мира! И так ли уж славен Александр Македонский рядом со славой борцов за независимость, включая и англичанина Байрона (он, правда, умер, так и не успев повоевать за Грецию, но намерение — тоже заслуга). Но вопреки старательному «растуречиванию» на уровне сознательной идеологии и писанной истории, Восток прорастает в Греции повсюду: Восток за столетия вражды с ним вошел в подсознание, а оттуда пророс — в быту, языке, кухне (здесь особенно). Наконец, в обычае проводить часы и дни в таверне за чашкой кофе — характерная картинка по обе стороны Эгейского моря. В Стамбуле это будут локанта и крепкий сладкий чай, но суть остается той же: черноволосые мужчины в тени деревьев созерцают окружающей мир через ароматный пар, поднимающийся из чашек.

После Янины у меня был выбор (согласующийся с имевшимся временем): ехать (а затем — плыть) к северу на остров Корфу или повернуть к югу — на Превезу, Миссолонгион (знаменитый тем, что там умер великий английский поэт, поклонник османского Востока и адепт греческой борьбы за независимость от этого Востока — лорд Байрон), а затем постараться достичь Мистры в центре Пелопоннеса. Я выбрал второе.

Дорога петляла по необычайно живописным ущельям, местами скалистым, но чаще склоны покрыты густыми лесами — еловыми, сосновыми, дубовыми. И везде — цветы, цветы… Красные маки и желтый дрок по обочинам, ярко-розовые багряники тут и там на склонах (чудесное невысокое дерево, некрупные, но многочисленные цветки которого буквально облепляют не только ветви, но и ствол, распускаясь еще до появления листьев). Апрель — лучшее время здесь (пройдет два месяца, цветы исчезнут, трава выгорит на средиземноморском солнце).

Ближе к нешироким долинам окрестности покрыты апельсиновыми плантациями. Деревья и цветут, и плодоносят, золотые шары плодов сияют в темно-зеленой листве, упоительный сладкий аромат флёр-д’оранжей врывается в открытые окна автомобиля. Через каждые полкилометра, а то и чаще — импровизированные мини-базарчики и просто одиночные прилавки, где можно купить только что собранные апельсины. Продают мешками или большими пакетами по 5, 10 кг. Немного южнее — и вместо апельсинов продают уже клубнику (правда, плантаций я не видел, дорогу окружали оливковые рощи). Если апельсины — мешками, то клубнику — ящиками и по тем же смехотворным ценам. И так — десятками километров, пока, наконец, не заголубел залив и я не въехал по роскошному трехкилометровому вантовому мосту на Пелопоннес. Мимо шумного промышленного города Патры я гнал к городку Калаврита.

Путеводители сильно преувеличивают, отпуская бесчисленные комплименты по поводу своеобразия этого местечка и красот, кои ожидают едущих по ущельям на маленьким паровозике от Калавриты к побережью. Городок действительно милый, но в нем нет ничего, что бы нельзя было найти в десятках подобных. Вряд ли кого-то вдохновит тот факт, что именно здесь в 1821 году началась война греков за независимость от Османской империи. И ущелье может показаться особенно живописным лишь для ошалевшего от пыли и грохота Афин туристу-«однодневке». Но кофе в Калаврите, как и везде, превосходен. Поэтому, не отказав себе в чашечке-другой, отправляюсь к югу, к еще одной восхваляемой достопримечательности — мужскому монастырю Мега Спилеон («Большая пещера»), древнейший в Греции (VI век). Знаменит он, прежде всего, вылепленной из воска иконой богоматери, авторство которой приписывают евангелисту Луке. Увы, я — атеист и скептик, а потому благоговейно застыть перед этим изображением не могу, а художественной ценности оно явно не представляет. Не знаю, может ли восковое изображение просуществовать почти две тысячи лет, но вид у нее древний. Монастырю повезло меньше. Судя по гравюрам, еще лет 150 назад это было внушительное сооружение из множества строений. Главное из них — перестроенное до полного уподобления хрущевской пятиэтажке — прилеплено к высокой скале и закрывает вход в пещеру, где и расположена главная святыня монастыря. Внутри здание напоминает рекреацию провинциальной школы, есть музейчик, в котором, среди прочего — мощи местночтимых святых. Человеческие косточки в музейной витрине — в этом есть, на мой взгляд, нечто на грани кощунства.

Последний пункт, который я поставил как обязательный в своей программе, — Мистра, что в нескольких километрах от Спарты (пусть никого не введет в заблуждение овеянное легендами название: современная Спарта — скучный промышленный город). Поселочек Мистра не хуже и не лучше той же Калавриты — те же таверны, те же черепичные крыши. Только кофе почти повсеместно плохой: лишь в одной кофейне нашел достойный греческий кофе (хозяйка кафе оказалась соотечественницей: «Так вы из России? Десять лет тут живу, а русских не видела»). Зато рядом — на вершине и склоне горы — изумительные развалины средневекового города. Он был основан в 1249 франками-крестоносцами, но вскоре захвачен византийцами. В XIV–XVI веках это столица Морейского деспотата, один из важных культурных центров Византии. В 1460 году Мистра взята турками, а с конца XVIII века заброшена. Среди руин, живописно расположенных на склоне холма, — остатки дворца, жилых домов по сторонам зигзагообразной главной улицы. Можно ходить по улочкам несуществующего города, представляя себе какова была здешняя жизнь пятьсот лет назад. В этом очень помогают стенды, разъясняющие устройство канализации и прочие повседневные мелочи. Реставрированы только многочисленные монастырские церкви: Митрополия (Айос-Деметриос), Афендико (Одигитрия), Пантанасса, Айос-Теодорос, Перивлепта. Гору венчает зубчатая корона крепостных стен, в бойницах которых полощутся на ветру маки. Туристов немного, а потому можно присесть на прогретый солнцем камень и поразмышлять о бренности всего земного или о живучести культуры, которая не умирает вместе со зданиями, но прорастает в иные страны и измерения.

Осталось вернуться в Афины — с ночевкой в прелестном приморском городке Нафплион. Город известен с VII века до н. э., но построен преимущественно венецианскими купцами — со всеми вытекающими отсюда стилевыми последствиями. В городе (точнее, над ним — на склоне и вершине холма) аж две крепости, у входа в бухту на крошечном островке — небольшой, но внушительный по рисунку слегка скошенных стен форт. Улицы, заставленные столиками, вкусная рыба и неизбежный сувлаки, поедаемые за ними… Иностранцы тут бывают редко, но любят отдыхать сами греки.

По дороге проезжаю прославленные Микены: именно проезжаю. «Львиные ворота», сокровищница Атрея, дворец… Это всё обычная ложь рекламных буклетов. На самом деле увидеть можно только основания стен из огромных каменных блоков и раскопанные археологами фундаменты. И всё это как муравьями облеплено туристами. Мне хватило одного взгляда с пролегающего шоссе, чтобы развернуть машину и погнать прочь.

Коринфский канал, с конца XIX века отделивший Пелопоннес от материка и соединивший Эгейское море с Ионическим, действительно стоит посмотреть. 6300 метров, будто по линейке прочерченных и пропиленных в плотной глине и известняке. Ширина (у поверхности воды) 25 метров. Глубина — 8 метров под водой и добрых 25 — над ее поверхностью. Похоже, Коринфский канал и дороги на Фессалийской равнине — единственные прямые, прочерченные в извилистой и причудливой системе координат, именуемой Грецией.

Теги: Самостоятельные путешествия, Культурно-познавательный туризм, Автопутешествия