Помнится лет 20 назад, я впервые приехал в Римини. Выйдя поздним вечером на улицу, мой неизбалованный юношеский взгляд сразу выхватил именно то, чего по идее бывший пионер и комсомолец знать, и уж тем более замечать был не должен. Вдоль всей набережной, под каждым фонарным столбом, как на карауле, стояли совершенно неподражаемые девушки. Весь их облик ясно говорил о том, чем они занимаются и кого ждут. Самое удивительное, что это не выглядело вульгарно. Вызывающе? Да! Но не вульгарно. Во всём читалось чувство собственного достоинства. Они прекрасно осознавали, что делают и не видели в этом ничего зазорного. Скорее, это было своеобразное представление на грани искусства. У каждой была своя роль, свой грим, свой образ. Они не прикладывали особых усилий для привлечения клиентов и уж точно не затаскивали никого в тёмные переулки за рукава. Вон там к одной подошёл мужчина. Тихий разговор, улыбка, поцелуй руки на прощание. Не договорились. А метров через 20, другая пара что-то со смехом и шутками обсуждает уже минут 30. Ну вот они исчезли в темноте ночи, и только удаляющийся смех выдаёт их направление. Вышло! Их работа была сродни представлению комедиантов. Фигура сменяла фигуру, взгляд — взгляд, и эти неуловимые перемены заставляли многих мужчин оборачиваться, непроизвольно выдавая свой интерес. Пошлость? Нет! Скорее гипнотический сеанс. В 1957 году Феллини, безумно любивший Римини, снял замечательный фильм «Ночи Кабирии» с великолепной Джульеттой Мазиной в главной роли. Думаю именно здесь срисовывалась её героиня. Именно здесь, подолгу прогуливаясь по тёплым плиткам набережной, Феллини впитывал образы и характеры, которые позднее, так мастерски воплотила актриса. Характер был передан так точно, что ничего кроме искреннего сочувствия и уважения героиня фильма не вызывала. Годы слизали прибрежной волной эту страницу истории. Девчонки проиграли войну за чистоту нравов, и только одинокие столбы на набережной, бережно хранят под слоями краски, выцарапанные имена своих хозяек. К чему этот опус, спросите вы? В чём связь между Амстердамом и южным городом? И правда в Амстердаме никто под столбами не стоит. Наверное, потому что холодно. Здесь проще, теплее и безопаснее смотреть на мир через витрину. Её толстое стекло пропускает только зрительные, не осязаемые образы.
1
Не нужно ничего говорить, не нужно никого уговаривать, не нужно играть. Всё как бы стерилизовано.
2
Принцип «мужчина любит глазами» доведён до абсолюта. Лишившись главного, девчонкам только и остаётся, что ритмично отбивать за стеклом танец живота. А потом, утомившись от робеющих малолеток, просто сидеть, и отрешившись от всего, заниматься своими делами.
1
Тело за стеклом, вызывает какие-то странные чувства. Это как рассматривать обитателей подводного мира в океанариуме.
1
Но даже рыбы намного естественней. Они не стараются выглядеть красивее. Они этого не знают. А у обитательниц этого зазеркалья нет права быть самими собою. Поэтому, так странно смотрится в витрине уставшая, стареющая «красавица», со следами утреннего грима на лице. И не понятно как заплыла в это царство юное, ещё не попробовавшее жизни существо. Это какой-то безмолвный театр теней и абсурда. Оба этих места в Римини и Амстердаме прямые противоположности друг другу. При сходстве задачи у них много общего и много различий. И там и там «актрисы» идут на это сознательно. И там и там, они вправе сами определять стоит ли терять время на человека. И там и там они с энтузиазмом принимают вознаграждение. Только вот исполнение разное. Если в одном это профессия, то в другом это торговля. Мы подходим к витрине и придирчиво разглядываем товар «получше», «повкуснее». Мы удовлетворяем «голод» и уходим насытившись. Как в столовой.
1
А мне больше ресторан нравится. Там еда не главное. Обстановка и общее удовольствие от проведённого времени, вот что важно. Наверное, поэтому в хорошем заведении порции такие маленькие. Странно всё как-то устроено в Голландии. Если везде государство борется с этой профессией, то здесь её представительниц защищают и объединяют в профсоюзы. Памятники ставят и налоги взимают.
1
Плохо это или хорошо я не знаю. Наверное, ни так, ни так. Лично я этот квартал воспринял ни как туристический аттракцион, коим он кстати и является, а как некий «памятник истории». Свободное выражение своих взглядов и принципов, для лютеранской Голландии, воспитанной на идеях протестантизма — это традиция. И хоть вряд ли это осознают сами девушки (сомневаюсь, что они знакомы с этим учением), тем ни менее эта традиция не затерявшаяся во времени. И тем она для меня интересна.
Моя первая поездка за границу случилась промозглым ранним ноябрьским утром 1998 года. Северная пальмира встретила нас в обветшалом, поношенном наряде, на котором зияли старые и новые заплатки, а кое-где, дыры видимо не чем было заштопать. Город вопил от боли и обиды, широко разинутыми, пустыми арками дворов. Трамваи, гулко стуча изношенной «обувью», кое-как плелись по своим извилистым линиям жизни. Троллейбусы, ухватившись за провода, как за последнюю нить, отделявшую их от свалки, натужно гудели и громко завывая, лавировали по минному полю дорог. Проклиная судьбу за то, что она не дала им шанс родиться, где ни будь под южным солнцем Крыма, они злобно шипя, открывали и закрывали двери, впуская и выпуская потоки грустных людей. Вздёрнув коня на дыбы, Пётр с негодованием смотрел, как в страшной агонии бьётся город его мечты. Он знал! Он всегда был вместе с ним! Никто не сможет сломить этот великий оплот духа и человеческого мужества. Никто! Кроме нас самих. На гранитных ступенях, покрытых утренним липким снегом, лежал рассыпавшийся букет роз. Разлетевшись вокруг, алые лепестки, покрытые бархатным налётом росы, застыли на ступенях, словно капельки крови на матовой белой коже. Поражая внутренней силой, этот хрупкий и нежный цветок на холодном, суровом граните из всех сил сопротивлялся смерти, с достоинством теряя свою красоту. Всё мимолётно на земле. Гимн мужеству был спет… Дорога в аэропорт всегда приятна и волнительна. Вот сейчас к самолёту подкатят трап и симпатичная стюардесса, широко улыбнувшись, поприветствует нас на борту, хоть не на долго, позволив оторваться от мирской суеты и проблем. Лица людей в салоне автобуса говорили сами за себя. Молодая пара, шёпотом обсуждала отпускные планы. Глаза их светились, а руки то и дело сплетались в счастливом объятии. Мужчина с газетой в руках, чему-то радовался, читая скучные правительственные новости. Похоже, мыслями он был где-то очень далеко. Пожилая женщина счастливо улыбалась, переживая скорую встречу с сыном или внуками. Рядом стоявший юный кавалер, с букетом, завёрнутым в газету, нервно улыбался, переминаясь с ноги на ногу. Покусывал усики, он вероятно переживал встречу со своей возлюбленной. Что ей сказать? Поймёт ли? Поцеловать ей руку или нежно в щёчку? Эх…. Этот счастливый рейс, прорезая утренний туман телом старого Икаруса, уносил меня от Питерской грусти. Запотевшие окна приятно искажали действительность, и от этого на душе становилось немного теплее…. Подозрительные взгляд пограничной «дивы» из-за мутного окошка вернул меня к действительности. Куда, зачем, с кем, к кому, для чего? Надолго? Не насовсем надеемся? Вернётесь? Дети есть? Сколько везёте? Водка? Сигареты? Откройте чемодан. М-да… Ничего… Нервно подёргиваясь и поскрипывая, эскалатор натужно кряхтел, неторопливо исполняя свой долг. Подземный коридор, облицованный серо-голубой кафельной плиткой тянулся куда-то вдаль. Его стены покрытые налётом времени местами потрескались, а нервный свет, исходивший от гудящих ламп, доводил картину уныния до абсурда. Страна провожала своих «героев», нехотя выдавливая их всех щелей этой мясорубки… Ну наконец-то! Откинувшись на спинку расхлябанного кресла я смотрел в окно, где возле самолёта зачем-то прогуливались три пограничника с собаками. Псы лаяли на металлическую коробку, пытаясь ухватить её за резиновые подмётки, а их мрачные хозяева, лениво поводя плечами, под конвоем вели самолёт на взлётную полосу. Немного размявшись, мотор наконец натужно загудел, лай утонул в вихре новых звуков, и пробившись сквозь «строй» серых облаков, мы неожиданно окунулись в прозрачную голубизну чистого неба. Вздох облегчения волной пронёсся по самолёту, спинки кресел начали отклоняться, а к запотевшим иллюминаторам прилипли любопытные лица детей и романтиков… Погода совсем не радовала. Капризный ветерок, то успокаивался, то внезапно очнувшись, поднимал в воздух листья, перемешивая их с обрывками вчерашних газет. Мрачноватые облака, насупившись, огрызались мелким моросящим дождиком. Съёжившиеся от утреннего тумана, дома, уставшие от сырости и непогоды, равнодушно смотрели на своё отражение в зеркале каналов.
5
Улицы понемногу заполняли неторопливые пешеходы и трель велосипедных звонков. Какие-то лавки и ресторанчики утром принимали своих первых клиентов, а какие-то только утром их отпускали. В двери одних входили ухоженные, гладко причёсанные клерки в деловых костюмах. Из дверей других выползали взъерошенные типы, в помятых джинсах и футболках, с пятнами вечерней трапезы на груди. Из хлопающих дверей доносился едкий аромат запретного зелья, до основания въевшийся в стены и сознание завсегдатаев этих мест. Свернув головы, туристы с увлечением рассматривали этих «обречённых», что-то бурно обсуждая при этом. Каналы наполнялись своей жизнью. Маленькие катерочки, бурча и вздыхая, приветствовали друг друга короткими сигналами, а длинные приплюснутые тела прогулочных кораблей, изящно скользили по водной глади, ювелирно протискиваясь сквозь узкие арки мостов.
2
Город наполнялся звуками, ароматами и суетой. Пробираясь в лабиринте узких улочек, я неожиданно очутился на набережной канала наполненной необыкновенными красками и ароматами. Пришвартованные к стене канала баржи были переделаны в магазины, вход в которые был прямо с набережной. Смуглые продавцы южных кровей, суетливо разворачивали и принимали утренний товар. Охапки роз направо, тюльпаны в вёдрах налево, разноцветные лилии в горшках и букетах на витрину. Кругом в лотках лежали упитанные и самодовольные луковицы диковинных размеров и оттенков. Напротив каждой, была фотография, говорившая о том, чего будущим хозяевам от них ждать. Всё это разноцветье в пакетах и на развес просилось на клумбы и балконы, агитируя за себя необыкновенными оттенками и формами. Ряды открытых витрин тянулись вдоль канала, источая чарующий коктейль ароматов, перед которым меркли творения великих парфюмеров. В самом конце улицы, у дверей последнего магазина стояло ведро, в котором, понурив голову, доживали свой век 3 алые розы. Их некогда мохнатые шапки осыпались на гранитную мостовую, разбросав вокруг себя кроваво-красные лепестки. Ветер шевелил восковые листья, которые постепенно съёживались, покрываясь рыжими пятнами. Ещё вчера, любуясь своим отражением в зеркальной витрине, им казалось, что мир создан для преклонения перед ними, а сегодня мир отвернулся от них, выкинув на улицу в старом и ржавом ведре. Новые кумиры в белоснежных вазах приковывали восторженные взгляды поклонников. Розы, понуро повесив головы, безвольно теряли своё очарование. Всё в этом мире мимолётно. Гимн красоте был спет…
Ключ щёлкнул в замке зажигания, сзади что-то зажужжало, мотор плавно опустился, погрузившись в холодную гладь фьорда.
1
Через минуту вода за кормой закипела, и в лодку просочился едкий запах выхлопных газов. «Отвяжись на носу», негромко попросил меня Валя. «И не забудь там вчерашние потроха закинуть. Они чёрном контейнере стоят, под столом в разделочной — чайкам отдадим».
1
Пошарив перед собой рукой, Дима наконец ухватил один край ящика за ручку, и вытащил его наружу. Балансируя на качающемся понтоне мы медленно спустили наш бесценный груз к лодке. Почуяв такое угощение, невидимые птицы с яростным криком кружились в молочном тумане, издавая в полёте душераздирающие вопли. «Давай быстрее, пробурчал Валя, Иначе эти демоны совсем нас заклюют». Встав на колени я отстегнул карабин, и придерживая катер рукой, повёл его на выход из марины. «Наживку взяли?» Спросил Дима, поёживаясь от утренней сырости. «Нет, ответил Валя. Щас наберём. Есть куда сложить?» «Там ведро стоит на корме, ответил я, его возьми». " Хорошо, а ты тогда иди на нос и держи курс на тот красный поплавок у пирса». Перегнувшись через борт, с крюком наготове, я всматривался в молочную белизну тумана, пытаясь не пропустить то появляющийся, то исчезающий буёк. Наконец лодка плавно замедлила ход, и мягко упёрлась носом в красное тело поплавка, от которого тянулась к берегу сеть. «Давайте, вытаскивайте её потихоньку, сказал Валя», по капитански отдавая распоряжения. Погрузив руки в ледяную воду мы начали выбирать сеть из тёмной глубины. Вдруг, словно искорки в небе на поверхности заблестели запутавшиеся в подводной паутине серебристые тела сельди. Рыба извивалась, пытаясь высвободится, но от этого только сильнее запутывалась, и выбившись из сил, покорно сдавалась на милость победителю. Красивые, узкие тела переливались всеми цветами радуги, источая неповторимый аромат северного моря. «Валя, а может мы её засолим?» спросил я, собирая утренний урожай. «А что! Давай!» Ответил он. «Тогда возьми ещё не много. Она не испортится, а нам на обратном пути не возится…" Соль, перец, лаврушка! Селёдка! Соль, перец, лаврушка! Селёдка! Рыбы ложились ровными рядами, наполняя кухню с детства знакомым ароматом. «Всё! Тащи её на улицу», сказал я Диме, вытирая полотенцем руки, впитавшие запах моря. «Только не забудь её прикрыть чем-нибудь, иначе эти черти всё растащат до утра…" Северное море, опалив наши лица, мартовским загаром, наконец отпустило нас на берег.
2
Промокшие, продрогшие, но счастливые и уставшие мы постепенно наполняли дом, хлопая дверями своих комнат. «Мойтесь и за стол, прокричала Ольга», гремя кастрюлями на кухне. — Скорее уже, а то всё остынет. — Идём, идём! Только вот переоденемся по-быстрому, донеслось ей в ответ с разных уголков дома.
На накрытом столе стояла большая кастрюля, источавшая упоительный аромат варёной картошки. Растаявшее масло, нежно обволакивало её бока блестящим сливочным покрывалом. Мелко порезанная яркая зелень укропа, словно брызги лета наполняла комнату восхитительным ароматом свежести. Рядом с картошкой на большом блюде, закрытом газетой, было нечто, что интриговало всех. Запотевшая бутылка водки, гордо стоявшая на страже стола, завершала этот праздничный коллаж. «А чем закусить-то?» Спросил капитан, занимая своё место за столом. «Ты пока наливай всем», прокричал Дима из комнаты, «Идём уже!» Наполнившись до краёв, рюмки застыли в ожидании своих хозяев. Вилки, гремя, разошлись по своим местам и заняли исходные позиции. Возглас восхищения пронёсся за столом, когда мы увидели то, что скрывал от нас тонкий слой бумаги. На белом блюде, в окружении колец лука нежились розовые кусочки сельди. Ароматное масло капельками застыло на её боках. Тонкий аромат рыбы растекался по комнате, наполняя её солёным морским бризом. Рюмки со звоном рванулись в наступление, вилки поддержали атаку, захватывая в плен самые аппетитные куски, лук с хрустом взрывался на зубах. Атака то останавливалась, то с новыми силами возобновлялась, оставляя за собой опустошение на поле боя. Через час всё закончилось. Уставшие, но довольные бойцы затянули бесконечные разговоры о былых победах и будующих сражениях. День клонился к закату, кто-то дремал, кто-то курил….
Киоск стоял на мосту. Он был выкрашен белой краской. На крыше красовалась рекламная вывеска жёлтого цвета. Она светилась и мигала, призывая остановиться возле её прилавка. В глубине киоска маячили 3 человека: две краснощёкие белокурые девушки и парень средней наружности. На их белые сорочки были надеты фартуки, а их приветливые лица источали радость и дружелюбие. Возле прилавка был откинут столик, за которым итилегентно одетый мужчина в шляпе и твидовом костюме, с наслаждением поглощал что то, ловко орудуя острой пластмассовой вилочкой. Он перекидывался с девушками острыми шуточками, отчего красавицы заливались тонким струящимся смехом и румянцем. Парень в глубине киоска, что-то строгал на доске и иногда ревниво поглядывал на опытного соперника. Из-за прилавка доносился аромат жареной рыбы и горячего хлеба. Наконец ему подали завёрнутый свёрток, джентльмен приподнял шляпу, улыбнулся, поклонился и с довольным видом скрылся за углом соседней улицы. Девчонки, хихикая обсуждали первого утреннего посетителя, а парень вежливо приветствовал следующего клиента. Что бы мне взять? Подумал я, с любопытством разглядывая прилавок. На нём было аппетитно разложено филе селёдки в разных видах, а так же другие, неизвестные мне продукты. Для начала вот это, показал я на готовую порцию, выставленную в качестве образца для туристов на самом видном месте. В пластиковую тарелочку тут же перекочевали две селёдки, пять колечек лука, булочка и пластиковая вилочка. Вкусно, подумал я, доедая свой завтрак. Но чего-то не хватает. Девушки с любопытством следили за моей реакцией, улыбаясь из-за прилавка дежурной улыбкой. Я утвердительно кивнул, поднял вверх палец и они облегчённо вздохнули. Вкусно, ещё раз подумал я, но что-то не то. Нарезанный соломкой лук приятно бодрил, но не взрывного эффекта не демонстрировал. Сэндвич с треской окончательно убедил меня в мысли, что каждому блюду нужно своё сопровождение, свой аккомпонимент, своя компания. Утренняя селёдка в пластиковом лотке, весьма хороша в сопровождении румяных девушек, но настоящий вкус селёдки нельзя понять под перестук трамвайных колёс. К нему нужно готовиться, его нужно сдобрить хорошей компанией и криком чаек, оттаявшими от морозца щеками настоящим волчьим аппетитом…
1
1
Стоявшая за мной бабушка, вывела меня из задумчивости похлопав по плечу ручкой зонтика. Я виновато улыбнулся, рассчитался, ещё раз взглянул на румяных красавиц, деловито суетившихся за прилавком, и удалился вежливо помахав им рукой.
Амстердам. Амстердам? Амстердам! Как много ты мне дал понять и почувствовать всего за несколько дней. Сколько интересных людей позволил встретить. Сколько дал вожмозностей для сранвнения. И главное не то, как этот город выглядит сейчас и какие в нём живут люди, главное какой дух парит над городом, главное его собственная особая атмосфера. Это не рай на земле, да и прекрасно! Рай расслабляет и тело и душу. Наверное поэтому все райские земли так бедны и не ухожены. А здесь живут по настоящему земные люди. Борясь с природой и собой они каждый день доказывают своё превосходство над обстоятельствами. Сильный, красивый и как настоящий джентельмен с «искринкой в глазу» — город.
3
Вернусь ли я сюда? Вернусь обязательно! До скорого Амстердам!
