Севилья. Солнце цвета апельсин

Всякое новое место обращает тебя к себе, но Севилья больше других. Она — избалованный ребенок не только Андалусии, но и всей Испании. Ей больше, чем другим городам, досталось тепла, слепящего солнца, яркого неба, зелени листвы. Севилья — город праздник и город праздности.

Она заваоевывает тебя не постепенно, не украдкой поглядывая из-под кокетливо подведенных бровей, а берет тебя силой натиска, неумолимого и беспощадного. И даже если ты намеревался сопротивляться…но кто может сопротивляться Севилье.

Экзотика Севильи не открыточная, нет и открыточная конечно, но…именно в этом своем цветовом буйстве и переизбытке красочности настоящая и живая.

Андалузское солнце пронизывает листву деревьев, создавая узоры из света и тени на булыжной мостовой. Цветные махины бугенвилий, заласканные щедрым севильским светилом, сползают с белых и охряных зданий. Кроваво-красные герани просовывают головки между черных прутьев кованых железных балконов. Запах кофе, хамона и пекущейся сдобы витает в её переулках.

Воспитание чувств.

Будучи по натуре человеком северным, но живя на жарком-жарком юге, я уже думала, что меня невозможно удивить ни жарой, ни яркостью пейзажа, ни атакой на обоняние. Севилья изменила все мои представления о восприятии и занялась воспитанием моих чувств по новой, причем прямо с порога. Выйдя из дверей гостиницы мы плюхнулись в самый настоящий горячий краснющий борщ. Такой была атмосфера этого узенького переулка со сходящими на нет тротуарами!

Цвета Севильи умопомрачительны и вызывающе роскошны. Местами архитектура города похожа на творение безумного пекаря. Она, как разукрашенный в разноцветные крема и марципаны, торт. Это все оттого, что Севилья когда-то была столицей мира. Во всяком случае, одной из них.

Открытие Америки благотворно на ней сказалась. Морских портов в Испании тогда не было, и богатство почти столетие текло в Севилью, обладавшую монопольным правом на торговлю с колониями, по Гвадалквивиру. Но за век река обмелела, судоходство прекратилось, конкуренты отняли монополию, сокровища были пущены по ветру.

Севилья впала в сон и дремоту. На память о былом сохранилось несколько вызывающе прекрасных дворцов.

И не менее прекрасных площадей. Одна из самых ярких — площадь около ратуши. Её история красочна, как и ожерелье зданий вокрук неё. Имя Святого Франциска она получила после Реконкисты. После принятия конституции в 1812 г. стала площадью Конституции. В 1814 г. роялисты переименовали её в площадь короля Фердинанда VII. В январе 1820 г. она вернула название Конституции, но уже в сентябре стала площадью Короля. Затем получила имя Изабеллы II. Потом стала площадью Свободы, а вскоре в 3-й раз вернула название Конституции. С приходом франкистов в 1936 г. стала называться площадью Испанской Фаланги, и наконец лишь в 1980 г. вернула имя Сан Франциско.

А это не самое выразительное здание — Архив Индий. Но здесь хранятся документы эпохи тех великих открытий. В старых картах — всё, от чего с детства у меня перехватывало дыханье: каравеллы там, «бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так что сыплется золото кружев розоватых брабантских манжет». Но внутрь пускают как-то очень избирательно и редко. Возвращаясь поздно вечером, мы увидели перед Архивом очередь. В ней стояли люди даже с маленькими детьми. Видимо действительно редко!

Церкви же Севильи особо ощутили испанский золотой век на себе: внутри каждой не алтарь, а сокровищница. Набожные севильские богатеи не жалели состояний на церковные пожертвования. Интерьеры Алькасара кажутся покоями аскета по сравнению с убранством любого из севильских храмов, будь то церковь Святой Каталины, Святого Марка или Святого Франциска.

Согласно традиции, колокольный ряд каждой церкви имел свой неповторимый звон. Сплетаясь воедино, многочисленные звоны сливались в непрерывный победоносный гул. Словно все бесчисленное небесное воинство, разом обнажив мечи, гремело ими о стальные щиты — для устрашения сил зла.

Так будила нас Севилья каждое утро, т. к. жили мы под боком Кафедрального собора, звонницей которого числится знаменитая Хиральда, в девичестве бывшая минаретом. Ей вторили стоящие окрест маленькие и средние церкви и часовни. И звук от этих «сорока сороков», отражаясь в узких улицах старого города, срывал нам крышу по утрам с без четверти 8, до девяти.

В предзакатный час, город взрывал мозг звуками духового оркестра, повторяющего одну и ту же музыкальную фразу рядом с площадью Испании. Только мелодия была не торжествующая, как у колокольного звона, а будоражеще-пугающая, как бы говорящая «не спите жители Севильи!».

Мне вдруг неожиданно пришла в голову мысль. А ведь в России нет площади России, и в СССР не было площади СССР. Улица Ленина была везде, а площади страны — нет. А вот в Испании во всех городах, в которых я была, площадь Испании имеется! И что бы это значило?

Но вернемся к аккустической составляющей Севильи. Её звук принес мне ещё одно открытие, помимо вышеуказанного «малинового звона» и «трубного гласа». В один из дней подходя к церкви св. Сальвадора мы услышали гул. Он был сродни жжужанию сотен пчеиных ульев, непрекращающийся, странный, ни на что не похожий. Ну, на самом дела, не пчелы же туда слетелись!

Это были люди! Несколько сотен людей в бодеге «Cruzcampo» в послеполуденный час, на жаре в 30 градусов, стояли и попивали кто-что. Не всем хватило места внутри и даже зонтиков снаружи, чтобы под ними укрыться от зноя, и даже стаканов, чтобы влить туда напитки. Посетители «ничтоже сумняшися» пили из бутылок и говорили, говорили, говорили. Вот так Севилья пьет!

А ещё она пьет переходя из бара в бар на улице Бетис, что на другом берегу реки Гвадалквивир в районе Триана! Это севильская традиция — в каждом кабачке рюмку, пару слов с барменом, пару крошек тапас и…повторить, но уже у соседей. Это какое ж здоровье надо иметь?!

Пестрая юбка Трианы.

«Земля!», — первым заорал он с мачты «Пинты». Именно он — Родриго де Триана, а не Колумб, между прочим, открыл Америку. А являлся он уроженцем места, где с берега реки с великодушным заглавием Гвадалквивир, смотрится в зеленоватую мутную воду древний район — Триана. Она и выглядит как-то совсем не по европейски. Так наверное выглядят районы где-нибудь в латинской части той Америки, которую открыли Родриго с Христофором.

Если оценивать его территориальную составляющую по московским понятиям — то это что-то вроде Замоскворечья. Здесь совсем нет лоска и парадности. Жизнь, как она есть, хоть и основал его, по приданию, римский император Троян, также местный уроженец. Триана — район древний, простонародный, отделенный от «королевского» района Ареналь рекой и особенным, трианским снобизмом жителей.

Она — колыбель тореадоров, исполнительниц куплетов «тонадильяс» и исторических персонажей. Например, святые покровительницы города Юста и Руфина имели, по легенде, в этом районе гончарную лавку. Триана всегда славилась своими гончарами и производством художественной керамики. Андалузская керамика она такая разная: то синяя, как гжель, то пастельная, с тонкой прорисовкой деталей, то яркая, в яблоках и петухах, необузданная, как пляска цыганки.

И сами цыгане издревле селились здесь. До сих пор на улицах можно увидеть маленькие, хаотично расположенные, цыганские домики — коррали. Пару сотен лет тому назад, это было довольно опасное местечко. Вместе с цыганской общиной здесь соседствовали жилища моряков, танцоров фламенко и тореадоров. Горячие трианерос обоего пола! Словом, Триана была квинтэссенцией южной Испании.

Когда трианец собирается перейти мост, он говорит: «Я пошел в Севилью». Мы же шли в Триану из Севильи. Пройдя по набережной от Маэстранцы — самой красивой в Испании арены для боя быков, до Золотой башни (а как еще можно назвать бывшую таможню?), мы насмотрелись на рыбаков, раз десять были приглашены покататься на экскурсионном автобусе и прогулочном кораблике. Посчитали сколько раз всплестнет довольная крупная рыбешка на поверхности Гвадалквивира. И по мосту Триана — символу гордости квартала, построенному в 1852 году, пересекли реку и вышли на площадь Кубы.

Площадь со всех сторон, по окружности заключена в кольцо гостиниц. Цены в них в 2 раза ниже, чем в районе Ареналь, где жили мы. А расстояние до центра старого города отсчитывается десятью минутами прогулочного шага. Так что если вам не принципиально, то… Ну, сами знаете!

Мы же взяли от площади правее и пошли вдоль реки по форпосту, передней улице обороны Трианы — улице Бетис. Она не примечательна особенно ничем, кроме одного: здесь в каждом доме — бар. Надо быть трианеро, чтобы пройти от моста Трианы до моста Изабеллы II-й, сохраняя легкую походку кабальеро. Хотя, конечно, во всем нужна сноровка. Праздно ходить из бара в бар, пропуская в каждом по рюмке и съедая пару тапас — севильское национальное развлечение. В конце улицы полицейский участок. Видимо, не все доходят!

Улица Бетис, как дерево, у которого ветки растут только с одной стороны. На этих ветках-улицах дома, как разноцветные карандаши в коробках переулков. По одной из них — ул. Дуарте, на которой стоит дом Коса-де лас Колумнас, выходим к приходской церкви Санта Ана, до XIX века служившей кафедральным собором Трианы.

Начал её строить Альфонсо X Мудрый в 1266 году. О ту пору он страдал тяжелой болезнью глаз. И вот, ежедневно вознося горячие молитвы и проливая неимоверное количество горячих же слез, он от этой напасти излечился. Как и положено в те стародавние времена, да и не стародавние тоже, свою благодарность надо было выразить осязаемо. А раз ты король, то и размер благодарности соответствующий.

Кстати это первая севильская церковь после Реконкисты. Стиль у неё такой романо-готический. Роскошь и скромность. Мальтийский крест и цветная плитка. И мои обожаемые готические потолки. Сразу переношусь в ту эпоху, когда вижу эти своды.

Следуя дальше по улице Пуреса выходим к часовне Капилья-де лос Маринерос, где хранится образ Пречистой Девы Эсперанса де Триана, одной из наиболее почитаемых в Севилье.

Улица Пуреса выходит на площадь Альтосано. От Альтосано отходит шумная торговая улица Сан Хасинто, главная артерия квартала.

Пройдя дальше попадаем на ул. Альфарерия, где до сих пор сохранились лавки и мастерские, работающие в традиционном стиле трианской керамики.

Один из самых знаменитых магазинов в этом квартале — Cerámica Santa Ana, здание которого само по себе заслуживает отдельного внимания.

Отсюда по улице Сан Хорхе можно дойти до начала улицы Кастилия, где начинается знаменитый переулок Инкисисьон и на котором расположены многочисленные жилые дома с балконами, утопающими в цветах. И ещё там находится часовня Патросино со знаменитым изображением Христа, именуемым «Качорро», о котором ходит масса легенд и преданий.

Над всем этим возвышается Приходская церковь Ла-0 XVII в. (что-то неуловимо китайское звучит в названии) с колокольней, украшенной трианской плиткой.

Здания здесь расположены в каком-то замысловато-упорядоченном хаосе. Голова от всего этого уже шла кругом и мы решили не углубляться в эти многочисленные и уже сливающиеся в один цветной калейдоском переулки.

Уходили мы из Трианы по мосту Изабеллы II. Мост этот построили в середине девятнадцатого века великие архитекторы своего времени Густаво Стейначера и Фердинандо Беннетота. Мост-истинный красавец. Такая ажурная строгость, и строгое кружево. Без финтифлюшек и завлекалок.

На мой взгляд, часовня дель Кармен, которую построил именитый зодчий Анибал Гонсалес, и в просторечье именуемую «зажигалкой», здесь абсолютно не к месту. Как будто к фраку пристегнули галстук в индийских огурцах. Ну, это мое сугубо личное мнение. Хотя, она вполне себе симпатичная.

Вот такая получилась прогулка. Как-то не почувствовала я там духа цыганской вольницы. Может у испанских цыган вольница другая. Без развивающихся лошадиных грив, гона ветхих кибиток по знойной степи. Где льющаяся песня упорядочена хлестом кастаньет и дробным стуком каблуков. Не знаю право…

Но страстность парящей цыганской юбки там разлита в воздухе. И то, что в яркости и своеобычности Триане не откажешь — это абсолютная правда!

Се-ля-ви, Севилья!

Наверное, абсолютно свободными могут быть только ещё не осознающие своей причастности к этой жизни, дети или уже не осознающие — старики. Как только в твоей жизни возникают слова «надо», «сделай», «должен», вокруг тебя тонкой шелковой паутиной начинается накручиваться кокон обязанностей и несвобод. Порой шелковистая нить давит таким бременем, что радужная сущность бабочкиных широких крыльев умирает, так и не переродившись. Погибает в тенетах жирным червяком.

Хотя полная свобода не только не возможна, но и не нужна человеку, а если желанна, то это — иллюзия, самообман. Любая привязанность и страсть — к работе, музыке, животному, другому человеку — это кабала, путы, обязательства. Но так хочется хоть пару-тройку раз в году ощутить себя беспечным, беззаботным мотыльком. Отключиться от всего, даже интернета.

В Севилье искать нечего, там все тебя находит само. Это город не ассоциаций, а эмоций, что не привычно для путешественника. Особенно русскоговорящего и особенно в Испании. Так ты вспоминаешь Хемингуэя, а обнаруживаешь Кармен.

Вот уж чья формула абсолютно незатейлива: «Я хочу быть свободной и делать то, что мне нравится!» И если ты даже не запомнил точно слова, то их флер вызванием монист и выщелкиванием кастаньет останется с тобой и тогда, когда искомый объект будет на недостижимом отдалении.

Какой вы представляете себе Кармен? Я — Майей Плисецкой, тонкой, напористой, своенравной. Или, по крайней мере, знойной цыганкой из «Табор уходит в небо». А вот и она — Севильская Кармен. Художественный ли образ, или суровая действительность.

Не высокая, чуть выше среднего человеческого роста фигурка. Она стоит на том месте, где её зарезал оперный Хосе. Хосе Мэриме сделал это в лесу. А кто же ставит там памятники! Перед её глазами вход на Маэстранцу, самую красивую арену боя быков во всей Испании и поток машин на Пласео де Кристобаль Колон.

Сзади променад на набережной Гвадалаквира.

Она ни тонкая балерина, и ни субтильная актрисса. Переодень её из обористых юбок, шалей и монист во что-нибудь сообразное российской зиме, никто на неё внимание не обратил бы. Назвали бы «теткой», вот и весь вердикт!

Таковы андалузские танцовщицы фламенко. Они бывают красивы лицом, но фигура всегда чуть приземиста, коренаста. Со сбитым, упругим телом, мускулистыми, плотными ногами.

Вульгарная тетка стала концентратом свободной любви, каплями разнесенным центробежной силой земли — из Севильи, единственного места, где могла возникнуть такая гремучая смесь!

В Севилье происходит действие пяти великих опер. И лишь единственный неженатый из авторов, Бетховен, в «Фиделио» прославил супружескую верность. В остальных случаях: «Свадьба фигаро» и «Дон Жуан» Моцарта, «Севильский цирюльник» Россини и «Кармен» Бизе — для правящей бал измены выбрали севильские декорации. Примечательно, что ни один из этих композиторов в Севилье не был — но все они точно знали, куда помещать такие сюжеты!

Севилья бережно хранит эти атрибуты уже практически реальных историй. На площади Альфаро в районе Санта Крус вам покажут угловой балкон росиниевской Розины.

А вот и сам автор. Не далеко от бронзовой Кармен — памятник Моцарту. Совершенно живой, маленький такой человечек. Круглым глазом похожий на Табакова в спектакле «Амадеус», когда Олег Павлович ещё играл, а не бронзовел подобно памятнику, а субтильностью фигуры на актера Тома Халса в одноименном фильме Шеффера.

Напротив памятника Моцарту госпиталь Милосердия Сан Каридад. Больницу основал Хуан де Маньяра — идальго, из которого вырос образ Дон Жуана. Распутник, славный размахом разврата среди распутников, однажды, оказавшись на грани ухода в мир иной, он коренным образом изменил свои приоритеты и посвятил остаток жизни добрым делам. Сам бронзовый Хуан с бронзовым же ребенком на руках умильно глядит на свою больницу из сквера через улицу.

Госпиталь существует давно — три с половиной века и чуть больше — Дон Жуан, надежнее любого камня и бронзы укрепленный гениями Мольера, Байрона, Гофмана, Пушкина.

Вот прямо тут, в севильском квартале Санта Крус, на площади Доньи Эльвиры был дом Командора и его жены доньи Инес, героев севилькой версии «Дона Хуана» — пера Хосе Соррильи. Её можно обойти за двадцать шагов, она вмещает в два десятка тесно составленных столиков окрестных таверн, три десятка погонных метров азулейжос, два патио и несколько типичных андалусских фасадов — доморощенное барокко белого цвета с охрой. Особого упоминания заслуживают решетки на окнах, похожие на птичьи клетки, развешанные по стенам. Когда дама, как птичка в клетке сидела вот за такой решеткой — поди добудь ее оттуда.

К.Чапек называл площадь Доньи Эльвиры «самой красивой в мире». Можно согласиться, а можно и поспорить…

Рядом, на площади-де лос Венераблес была таверна, где монах Габриэль Тельес под псевдонимом Тирсо де Молина сочинял драму «Севильский обольститель, или Каменный Гость».

В народе говорят, что в этом месте квартала, на старинной улице дель Чорро, родился идальго, непобедимый ни в игре, ни в битве, ни в любви. Если ты идальго — дворянин, не входящий в верхушку грандов, то это исключительно и в обязательном порядке честь, полученная в наследство, и больше ничего. Происхождение давало привилегии: их не сажали в долговую тюрьму и казнили не на виселице, а почетно душили удавкой. Идальго — это порывистая религиозность, болезненное чувство достоинства, презрение к любому труду; достойное занятие — исключительно и в обязательном порядке — война: сражаясь за короля, сражаешься за Господа. Если войны под рукой нет, тогда разгул и покаяние, по интенсивности не уступающие военным действиям.

И если реального Дон Жуана — де Маньяра осенила благодать, то его осенила благодать любви, и он погиб в Севилье из-за доньи Инес. Так гласит легенда о доне Хуане Тенорио. Настоящем севильском доне Хуане, в правильной версии, еще до того, как Мольер переиначил историю и героя на французский лад. Пушкин-наше-все, кстати сказать, был не прав, перенеся действие «Каменного гостя» в Мадрид — это типично севильянская история.

На площади-де лос Рефинодорес он и стоит, под чьим-то окном с геранями. Немолодой уже человек, довольно нервный, рука на эфесе шпаги… На излете жизни, ждет Командора.

Вот такие вот истории. Сказки ль, быль ли… Короче, фольклор. А фольклор не боится резкого обрыва, потому что творит процесс, а не штуку искусства.

Со смертью ничего не кончится, там и начинается свобода.

Ну, и на последок!

О пище духовной и телесной!

Тапас… Тапас… А вот не ели мы тапас. Может это ошибка и упущение, но запах пережаренных в масле морепродуктов, овощей и ещё «всяка-разна» не пленили ни нашего обоняния, ни глаз, не возбудили аппетита! Ни кисловатые оливки, ни бледно-сладкая дыня с крошками хамона, не оставили яркого следа в нашей памяти и на нашем языке. Своего ресторана, в отличие от Кордобы, мы в Севилье не нашли.

Разве что сангрия в запотевшем кувшине, простоватая, но от этого не менее приятная на вкус, была отрадой наших вечеров.

Да, и ещё. О том, куда приводят чувства, и где они оставляют свой след. О душе. Душа Севильи ни в площадях, реке, еде, вине. Нет и в них, конечно, тоже. Но она в людях, в их нарядности, их дружелюбии, желании помочь, даже когда их не просишь.

И как отражение этих людей — их дома. Дома с патио.

Севильское патио, с выходящими в него одной или несколькими квартирами, украшенное плитками азулейжос, с фонтанчиками, кустами мирта, лимона и жасмина, закрытое от непрошенных гостей кованными решетками, — уголок истинной жизни севильцев. И теоретически, в них надо наслаждаться прохладой в жаркую сиесту, на деле…они пустуют. Она, как парадная зала, которую создают и холят ради идеи красоты и уюта, и не только в доме, но и в душе.

Теги: Самостоятельные путешествия