Пигмеи леса Итури

Утро в угандийской деревне начинается так же, как начинается оно у миллионов жителей сел на всем земном шаре. Женщины разжигают очаги, варят, готовят, пекут. Тянет дымком и теплым запахом человеческого жилья.

Люди едят, отправляются на работу. По мокрой от росы траве они идут на поля, прихватив примитивные орудия труда. Здесь часто видишь даже не мотыгу — простой заточенный сук, которым крестьяне взрыхляют землю. Идут строители, дорожники с лопатами и тачками, похожими на большие деревянные совки, торопятся школьники. Ненадолго задерживаемся в Хойме.

Хойма — это горстка домов. Полиция, магазины, лавки кустарей. Хойма не похожа на город. В Уганде вообще очень мало городов. Большинство населения связано со своими участками земли. На улицах Хоймы стройные, словно выточенные из полированного черного дерева, люди. Очень красивые женщины. Горделивые, царственные походки.

Вскоре начались тропические леса. Они то подступали вплотную к дороге, то отходили на холмы. Изредка встречались бедно одетые жители с грузами на головах. Они отходили к обочине, пропуская машину, не удостаивая ее даже взглядом. Бросались в глаза их обособленность и замкнутая суровость.

Возле шлагбаума остановка, здесь полицейский пункт. Из-под навеса поднялся чиновник в фетровой шляпе с заломленными полями. Он направился к нашей машине. По пути он подкрутил стоящий на земле транзистор. Извергавшийся из него поток хаотических звуков стал тише. Но зато я услышала дробь барабана, несущуюся из леса. В такт звукам сильный гортанный голос тянул мотив, переходивший в речитатив. Голос повторял одни и те же слова, иногда замолкал, и тогда барабан казался тревожным.

Чиновник равнодушно просмотрел документы, отбросил ногой валявшуюся у машины убитую змейку, прислушался, что-то крикнул, обращаясь к лесу, и возвратился к себе под навес, где на козлах лежал второй офицер.

Мы проскочили несколько километров. Лес начал редеть, перемежаясь лугами. И тут впервые нам встретились стадо анкольских коров. Маленький темноликий пастушок гнал сытых животных с толстыми полутораметровыми в размахе рогами. Коровы пощипывали зеленую сочную траву, время от времени поднимая от земли свои головы с угрожающими рогами.

Эти районы населены скотоводческими племенами. Стада пасутся по склонам гор. Мы проезжаем мимо селений, возле которых стоят многоэтажные рамы с растянутыми на них коровьими шкурами. Ветер бьет в шкуры, и они гудят, и они гудят, как барабаны. Жители этих районов занимаются выделкой кож и достигли большого мастерства. Шкуры анкольских коров пользуются спросом на европейском рынке. Особенно ценят их в Италии, где их выделывают и изготавливают из них меха и обувь.

Далее мы отправились на запад по тем же долинам и холмам, поросшим тропическим лесом. Усилилось ощущение отдаленности, глубины. Мы забрались куда-то очень далеко. Еще совсем недавно в эти места можно было попасть только пешком, пробираясь по тропам. Путь был труден — болота, заросли трав, дремучие джунгли. Даже сам воздух кажется здесь иным, прозрачность и легкость его необычны. Все нетронутое, величественное и первобытно-простое.

На одном из холмов я вижу деревню. Неподалеку от поселения дым. Там выжигают участок под плантацию или пашню… Хлеба начали сеять в Уганде давно. Англичане были приятно удивлены, обнаружив, что местная пшеница превосходит по качеству европейскую. Хлеб в Уганде действительно очень вкусен. Он напоминает мне наш пышный сибирский пшеничный хлеб.

Мы берем с собой «сухой паек». В обеденные часы на нашем пути не будет ни одного ресторана. А когда приедем в Порт-Фортал, обед уже закончится. В Уганде, как в Англии, строгий регламент жизни. Завтрак от девяти до десяти, обед с половины второго до трех. Однажды мы опоздали к ужину. Пришлось терпеть до утра.

В Форт-Портал мы приехали до обеда, и наш водитель Дэвид сразу ушел в полицию для переговоров о нашей поездке к пигмеям. Район, через который проходит дорога к лесу Итури, тоже считается неспокойным. Полиция неохотно выдавала пропуска на проезд через эту территорию.

Форт-Портал — своеобразный город. Раскинулся он у подножья массива Рувензори. При въезде изумрудные газоны, исполинские филодендроны, акации, можжевельники, цветники. Вдали величаво стоят Лунные горы — так Птолемей назвал массив Рувензори. Был ли он здесь, великий географ древности, или горы — его гениальное предвидение? Теперь через Лунные горы проходит дорога, соединяющая Уганду и Конго.

Рувензори — по высоте третьи в Восточной Африке горы после Килиманджаро и Кении. Высшая их точка — пик Маргерита — более 5 км высоты. На горных склонах прекрасные пастбища, здесь сильно развито животноводство и земледелие.

В джунглях на склонах гор обитают многие дикие животные и район Рувензори объявлен заповедником: здесь уникальный Национальный парк с лабиринтом из 87 естественных вулканических кратеров и красивейших озер.

Дэвид застрял в полицейском управлении, и мы пребывали в тревожном ожидании. В самом деле, приехать с другого конца земли и возвращаться, не побывав у пигмеев, — обидно. В Форт-Портале было безлюдно. Изредка по аллее проносилась машина. На автобусной станции под навесом сидели несколько человек, пришедших с гор и из темных лесных глубин. Лес наложил на них отпечаток — замкнутость, отчужденность, бедное одеяние.

Мы бродили по улицам, спускались в овраг, собирали малину. Крупные, спелые ягоды были сладки, но без запаха и казались невкусными.

Когда уже совсем потеряли надежду, появился Дэвид. Он нес в руке несколько белых листков, слегка помахивая ими в воздухе. Это были разрешения.

Теперь мы ехали все время вверх. Вскоре дорога зазмеилась по склонам высоких зеленых гор с ровными закругленными вершинами. Это были отроги Рувензори — знаменитые Лунные горы — детище Птолемея. Они были открыты европейцами только в 19 в. Через горы проложена дорога. Она идет по средней части гор и кажется приклеенной к плавным округлостям их боков, то круто спускаясь вниз, то начиная судорожно петлять и путаться в бесконечно чередующихся вершинах. В ущельях, в синеющей глубине, заплатами зеленеют банановые рощи и рощицы. Рядом стоят одинокие домики. Такие же домики лепятся по склонам зеленых гор. Это жилища баконджо — горного племени.

Горы внезапно кончились. Мы еще были где-то вверху, а впереди расстилалось обширное буро-зеленое плато, поросшее лесом. Это был Великий африканский грабен — дно разлома земной коры. Из расщелин били горячие гейзеры, окруженные плотными клубами пара. По долине змеилась река Семлики. Там, за рекой, простиралась территория Конго. Семлики проходила по ее границе.

Мы начали медленный, осторожный спуск, и вскоре вершины деревьев первобытного леса сомкнулись над нами, образуя зеленый коридор. Деревья были так велики, что машина казалась букашкой у подножья этих зеленых великанов.

Деревья, оплетенные лианами, обросшие целыми колониями белых, сиреневых, розовых орхидей устремлялись вверх, как готические храмы. В ветвях пронзительно выкрикивали попугаи, прыгали черно-белые обезьяны колобус с длинными, заканчивающимися белыми кисточками хвостами. Летали яркие птицы. Где-то в чащах бродили слоны, леопарды, окапи — диковинные звери, в существовании которых сомневались до недавнего времени.

Солнце почти не проникало сквозь ветви. Внизу царил зеленоватый сумрак, и в этом сумраке шла тайная жизнь великого леса. Было влажно и зябко. Все напряженно ждали предстоящей встречи. Смолкли наши обычные шутки и разговоры — мы вглядывались в тропические чащи, подавленные величием исполинских деревьев, гигантских папортников, филодендронов с метровыми листьями. Все это было опутано лианами. Они висели, ползли по стволам, оплетали ветки. Они казались живыми и хитрыми, как змеи, ядовитые мамбы.

Но вот деревья немного раздвинулись, на поляне мы увидели жилища лесной деревушки. От них бежали к машине ее жители — сильные, кряжистые африканцы. У камышового навеса я заметила одного из жителей деревни. Он стоял с натянутым луком. Увидев Дэвида, он опустил лук и исчез под навесом. Вернулся он со шкурой колобуса.

Шкуры колобусов и питонов были и у других обитателей леса, и они наперебой предлагали их нам. От этих лесных жителей Дэвид узнал, что живущие неподалеку маленькие люди — пигмеи ушли на похороны своего сородича в Конго. Это совсем недалеко, три километра. Могли бы уже вернуться, но, вероятно, ждут совершения погребального ритуала.

Трудно представить наше огорчение. С такми трудом нам дали разрешение. Так неужели поездка напрасна?!

— Нет, здесь осталось несколько человек, но нужно узнать, захотят ли они с вами встречаться, — сказал африканец, с которым Дэвид вел переговоры.

Никто не знает, откуда берет начало обычай пигмеев селиться вблизи высокорослых лесных племен. Возможно, пигмеи искали защиты у своих собратьев. Известно доподлинно лишь одно: маленькие люди большого леса никогда не покидают его пределов. Поселившись возле какого-нибудь лесного племени, пигмеи прибегают к его посредничеству. Пигмеи отдают своим покровителям звериные шкуры, слоновую кость, кустарные изделия, и те относят их в город, торгуют, взамен покупая пигмеям табак и соль и другие необходимые им вещи.

Люди, которых мы встретили в лесу Итури, видимо, и принадлежали к племени-покровителю.

Мы проехали вперед по дороге и потом вернулись обратно. В том месте, где мы встретили лесных людей, теперь нас ожидали три маленькие старые женщины. Две были в ситцевых платьях, одна обмотана куском изношенной ткани, едва прикрывавшей наготу. Рядом толпились покровители пигмеев.

По установившемуся обычаю мы вручили пигмеям подарки, в числе которых была и известная русская матрешка. Женщина, которой я дала деревянную куклу, боязливо посмотрела на нее, протянула было руку, но тотчас же отдернула ее, боясь прикоснуться к неизвестной игрушке. Я разняла половинки. Еще и еще. Затем собрала матрешку. Женщина засмеялась и взяла ее, прижав к груди.

По лесной тропе мы пошли к поселению пигмеев. Тропу обступали зеленые заросли. Причудливые растения заслоняли наш путь. Отовсюду неслись щебетанье и пересвисты, уханье, кряканье, крики животных. Лес был полон веселых звуков, в которые успокаювающим рефреном вплетался далекий звук сигнального барабана.

Тропинка вывела на лужайку, где стояли три камышовых домика с шатрами крыш. Здесь состоялась церемония знакомства. От одного из жилищ отошел мужчина-пигмей. Он был маленький, значительно ниже полутора метров, но пропорционально сложен, его рост казался естественным, как, впрочем, и рост находившихся на лужайке детей и взрослых.

Не все пигмеи ушли на похороны. Дома остались вождь клана, несколько женщин, девушки, дети, старухи. Опираясь на палку, из домика вышел старик в перекинутом через плечо куске ткани. Он был худ и хром. Из-под ткани выпирал огромный живот. И у других были вздутые животы. Говорят что это от хронической болезни печени и от режима питания, зависящего целиком от охоты. Удачная охота — едят до отвала. А иногда приходится голодать, пробавляться кореньями, плодами, которых в Итури великое множество.

Вождь клана поинтересовался, зачем приехали музумга — белые люди, сами пигмеи были коричневокожие. Внимательно выслушав ответ, он еще раз выразил сожаление, что большинство людей находится в Конго.

Все последующее было просто: мы стали знакомиться и объясняться с помощью жестов, ибо система перевода была чересчур громоздка: с русского на английский, затем на луганда и только потом на язык бамбутти.

— Это ваша семья? — показала я стриженой полной старухе на окружающих ее женщин и девушек.

Радостно закивав, старуха взяла меня за руку и повела к одному из домов. Я заглянула внутрь. На сене, устилающем пол, — несколько обезьяньих шкур, снятых с недавно убитых зверей и еще не просохших после выработки. На тонких лианах у потолка висели пучки кореньев и трав. Маленькие луки, колчаны со стрелами, утварь у очага — это все, что находилось в доме.

Старуха показала на свое тонкое платье, поежилась, и я поняла, что ей холодно. День был действительно прохладный, сырой. После недавно прошедшего дождя глинистая земля еще не просохла.

Между тем дети были совершенно раздеты. Но они как бы не чувствовали холода. Они пытливо рассматривали нас и с удовольствием ели конфеты. Один малыш наигрывал на маленьком инструменте-ящике, обтянутом змеиной шкурой, c торчащим из него изогнутым сучком и металлическими струнами, издающими тонкий, мелодичный звук. На лужайку приходили люди из лесного селения, и снова они предлагали нам шкуры колобусов, маленькие, обшитые шкурами павианов пигмейские луки и стрелы с железными наконечниками, несколько музыкальных инструментов.

Пигмеи живут охотой, но до сих пор не знают ружья. Лук, отравленная стрела, копье — вот все, с чем маленький воин выходит на промысел. А охотится он не только на птиц, питонов, вертлявых колобусов. Он вступает в поединок с африканским гигантом — слоном, драться с которым избегает и лев. Пигмеи-охотники бесшумно подкрадываются к слону, когда тот спит возле дерева или термитника. Быстрыми ударами острых копий они пересекают слону сухожилия задних ног и исчезают, прежде чем ревущий от боли слон начинает все крушить и ломать, сотрясая воздух ужасающими криками.

Слон пытается бежать на своих уже непослушных ногах, он цепляется хоботом за деревья, подтягивается, бьет ушами. В это время он разъярен, но опасен только на близком расстоянии. Пигмеи копьями вспарывают ему брюхо. Когда израненный, истекающий кровью зверь падает на землю, добивают его точными ударами копий. Однако нужно и тут соблюдать осторожность. Старик — как сказал проводник — пострадал на охоте. Тогда он был молодым. Он подкрался к слону, вонзил в него копье и немного замешкался. Удар хобота был не силен, раненый слон издыхал. Однако с тех пор в серьезной охоте пигмей не участвовал. Он остался калекой. Когда это было? Он не знает. Никто здесь не знает ни возраста своего, ни забот, тревожащих мир. Безвременье. Сумрак леса…

Мы пробыли у пигмеев несколько часов. Фотографировали, смотрели, как мальчики стреляют из луков. Заглянув в одну из хижин, я увидела там девочку, играющую с матрешкой. Она прижимала ее к лицу, смотрела на игрушку с неистовым восторгом. Заметив меня, она спрятала куклу и вышла из дома, присоединившись к сородичам.

Мы снова ехали через лунные горы, увозя с собой сувениры леса Итури. В моей сумке лежала шкура обезьяны колобус, убитая пигмеем незадолго до нашего приезда. Сейчас эта шкура висит передо мной, напоминая о маленьких обитателях реликтового леса, которые многие века ведут свою неприхотливую жизнь, охотятся, кочуют, растят детей, упорно скрываясь от цивилизованного мира…

Отель, в котором мы провели ночь, назывался «Рувензори». Он стоял в нескольких километрах от Форт-Портала, на холме, с которого открывались погруженные в синюю дымку Лунные горы. Волны их уходили вдаль, сливались с небом, и казалось, что за ними простирается безбрежность.

В отеле было холодно и пусто.

Во дворе лежали черепа. Одни отполированные, влажно поблескивающие лобными выступами. Другой замшелый, пористый, с сеткой глубоких ячеек, изъеденный временем. Это время и пространство сливались здесь воедино в своей грандиозности и непостижимости.

Вечером Лунные горы почти невидимы. Жизнь там угадывалась по вспышкам огней. Разгорались яркие пятна костров. Издали доносились звуки, раскатистые и протяжные, сотрясавшие подернувшееся туманом пространство. Здесь было тихо. Красивая африканка продавала сувениры.

В полночь луна осветила все вокруг, туман, который только угадывался, заколыхался белым таинственным покрывалом. Картина окрестностей неузнаваемо изменилась. Горы погрузились в покой. Только кричала неведомая ночная птица и звук ее голоса, казалось, заполнял все бесконечное пространство.

Теги: Самостоятельные путешествия