В 1982 году мне было 6 лет. Всему двору было известно, что я уезжал за границу. Но в это никто не верил. Потому что никто не знал, что есть такой «Алжир». Даже луну видно из окна, а Алжиииир — не может быть правдой. Тем более, что Алжир – это тот самый Магриб, который в сказках 1001 ночи.
Но тогда этого не знал даже я. День вылета запомнился похоронами Леонида Ильича. За день до этого по телевидению объявили, что по пути к победе коммунизма цена на чулочно-носочные изделия планово снижается на 40 копеек. В детском саду я оставил свою первую любовь — Ладу. Помню как мы всей группой бегали за ней, но никто и никогда не мог её поймать — она была спортсменкой, занималась спортивной гимнастикой. В Алжире я полюбил Олю, которая, однажды на турнире, посвященном 8 марта, выиграла у меня в шахматы, и я занял второе место. Оправдал себя тем, что в день 8 марта я не мог выиграть у женщины. Был реабилитирован в глазах одноклассников, считавших меня лучшим игроком.
Вообще за время пребывания в Алжире помню, что генсеки умирали регулярно. Почему помню — учительница говорила, что в этот день нельзя смеяться. И так каждый год. Один день детства без смеха. Вернулся я уже в другую страну. Генсеки умирать перестали, наступила перестройка. Но до этого были ещё долгих 5 лет.
Самолёт — Боинг алжирских авиалиний изнутри был расписан наскальными рисунками, найденными геологами в Сахаре. Промежуточная посадка — в Будапеште. Стакан апельсинового сока в аэропорту — 20 форинтов (монетку в эти самые 20 форинтов храню с тех пор, и именно с неё началась моя коллекция монет из разных стран). Сок был ледяной, и пока он грелся объявили вылет. Я остался без сока. Помню до сих пор своё детское горе. Да, летели из Шереметьево, где чемодан, который ехал по транспортёру куда-то в недра аэропорта, перевернулся и из него потёк шампунь. Помню дядьку, которого буквально раздели, потому что он постоянно «звенел». Прилетели. Встретил нас посольский РАФик. Микроавтобус RAF, наверное многие помнят. По дороге мне стало плохо, отпаивали минеральной водой «Музайя». Кстати, сказали нам, — Музайя — это и название городка, в котором мы будем жить. В пригороде Блиды. Так назывался ближайший более-менее крупный город. Жены, уехавших работать в Сахару геологов, частенько ездили в этот город за покупками. И называлось это у них по созвучию с названием города — поблидовать.
Мужчины в основном проводили время на полевых работах в Сахаре, жили бок о бок с туарегами — коренными жителями пустыни, и не приезжали домой по 6–9 месяцев. В городке оставались одни женщины. Музайя — небольшой городок, который можно обойти от начала и до конца за полчаса. До Блиды 20 минут, до столицы — Алжира около 70 километров. В Блиде у нас была школа. Как я не хотел идти в школу! В первый же день учёбы в первом классе, не вспомню почему, меня выставили за дверь. Травма, нанесённая на всю жизнь — школу с тех пор я ненавидел до конца своего пребывания в ней. Директриса, проходящая мимо, недослушав мою жалобу на несправедливость, сказала что-то типа «стой и не вякай». Всё помню. Даже то, что платье на ней было красное в белый горошек. С тех пор я недолюбливаю красные в белый горошек платья. Ежедневно в школу нас возил автобус. Для нас, заложников СССР, все машины были иномарками. Кто первый видел красивую машину, обязательно кричал — «Моя машина». Тому, кто первый «занял» машину — все завидовали. Завидовали друг другу по очереди — удача назвать машину своей улыбалась всем по очереди. Сейчас, общаясь с людьми, тоже показываешь пальцем — это моя машина. Как дети. И различаемся только размером игрушек.
В школе было 4 класса, в классе 3–5 человек. Потом школу перенесли в Музайю. Там было 3 класса и в классе было ещё меньше — по 3–4 человека. Какие картинки всплывают в памяти, когда я вспоминаю Музайю? Наивкуснейшее мороженое, которое «наливали» в вафельные рожки, продавцы сардин, ходившие с тележками полными рыбы, продавцы серебряной посуды, возвещающие о своём прибытии громким голосом, и наши, из тех, кто понимал, — покупали эту посуду «тоннами». Продавец сардин дал мне на сдачу испанскую монетку, вместо алжирского динара и она стала второй монетой в моей коллекции. Однажды ночью в своей комнате я услышал шум, напомнивший мне журчание воды. Журчание не прекращалось долго и я, боявшись не выспаться, проклял тех, кому посреди ночи вздумалось лить воду (звук напоминал журчание воды). Так и не заснув, я встал, включил свет, и увидел, что журчание было ни чем иным, как сотнями тысяч огромных чёрных тараканов, трущихся крыльями друг о друга, равномерно покрывавшими всё — от пола до потолка в моей детской комнате. Так случилось моё первое знакомство с животным миром Африки.
Второе знакомство случилось тогда, когда у местного мальчишки я выменял на значок («значук», как говорили арабчата) дабба — ящерицу-шипохвоста. Ящерка была весом с килограмм-полтора, и длиной сантиметров 40. Такие шипохвосты жили едва ли не в каждой второй нашей семье в Алжире. Как котята. Большую часть времени шипохвосты проводили под холодильником в спячке. Под холодильником было теплее всего. Летом ползали по всей квартире. Со временем принимали цвет кафельного пола, по которому ползали. У нас пол был чёрным в жёлтую крапинку. У многих других наоборот — желтый в чёрную. Я хотел цветного. Но даже длительные прогулки по балкону, где пол был нужного цвета не помогали. Ещё они шипели и резко били хвостом. Например, когда их вытаскивали из-под холодильника. Питался дабб тараканами, которых, как вы понимаете, там было в изобилии. Для разнообразия мы прикармливали его капустой. Ел он её или нет — мы не знаем. Однажды, когда отец приехал из Сахары, мы пошли на «Сухую речку» гулять. Сухая речка — традиционное место для прогулок горожан — русло высохшей реки, эвкалипты, кипарисы, апельсиновые рощи, зелёная травка, ромашки, маки. Так вот, мы взяли с собой и дабба. Чтобы свежим воздухом подышал. Я его нёс на руках. Ну не вести же мне его на поводке. И в один прекрасный момент он вцепился мне в большой палец руки, практически проглотив его полностью. Пока он меня держал отец мучился выбором-то ли рубить голову дабба с плеч, то ли палец. Так как палец — это просто палец, а дабб — любимец семьи и на карту была поставлена его жизнь. Дабб испугался и палец отпустил. Вот так и состоялась моя вторая встреча с животным миром Африки.
Дабб прожил у нас все 5 лет и мы, будучи не в силах расстаться с любимым животным, решили повезти его в Москву. Чтобы перевезти через границу положили его в тубус, и взяли в ручную кладь. По прилёту в Шереметьево на таможне тубус просветили и поинтересовались, — что это такое мы везём. Чучело ящерицы, — сказали мы. Вынув дабба из тубуса мы доказали, что бездыханное животное является чучелом наверняка. Расчёт был прост — при температуре ниже +20 хладнокровные твари впадают в спячку. Наш, таким образом, до поры до времени заснул. В общем он ещё долго жил с нами. Под холодильником.
В пионерском лагере «Восток 20» (это значит ему было 20 лет) на берегу Средиземного моря я проводил каждое лето. Когда он был «Восток 1» в нём отдыхал, будучи в таком же возрасте, как я — Михаил Таратута. Помните передачу «Америка с Таратутой»?
Однажды наш отряд пошел встречать рассвет. Встретив рассвет, мы спустились к берегу моря, где местный житель ловил морских ежей. Он объяснил, что ловит их, чтобы есть, а едят у них — икру. Каждому из нас он разрезал ежа и дал попробовать икры. Икра была ярко оранжевого цвета. На следующие две недели весь отряд слёг с недиагностируемой болезнью. Лагерь закрыли на карантин. Почему-то из 30 человек не заболел только я один. Хотя честно ежа проглотил, а не выплюнул, как все. Это было моё третье знакомство с животным миром Африки.
На время карантина меня перевели в старший отряд. Там было намного интересней! Там все были взрослые! Аж на год старше. А в самом старшем отряде моя мама была пионервожатой. Вот она, на фотографии — слева, делает зарядку со своими подопечными на берегу Средиземного моря.
По ночам рассказывали страшилки. Было страшно интересно. Помню, что до обеда каждый день мы обязательно должны были петь песни про Ленина. Кто придумал это делать до обеда — не знаю. Наверное те, кто хотел подорвать устои советсткой власти. Очень тонкий ход. Ужасно хотелось есть и поэтому Ленина я ненавидел ещё сильнее (ещё я его ненавидел потому что про него нужно было петь). Не петь было нельзя — мы пионеры. По пути в столовую мы собирали крышки от газировок и пива. Крышки были красивыми и часто встречались ранее невиданные. Собирали целые коллекции. Нам запрещали поднимать с земли всякую гадость, а мы всё равно подбирали. А ещё мы подбирали переводные татуировки от «жевачек» почему-то в изобилии лежащие по пути в ту же столовую (дорога проходила вне территории лагеря). Тем, у кого их находили, переведёнными на руку — делали строгий выговор. Порочные буржуазные замашки у детей! Как можно! За всё время пребывания в Алжире саму жвачку я так и не попробовал. Нам было нельзя — мы пионеры. Нам повезло — мы имели возможность собирать крышки, фантики и вкладыши тогда, когда никто ещё не думал о них. Только потом это изобилие пришло и в нашу страну. А в Африке это всё было легкодоступно. Купаться можно было только если температура воды была +22 и более. Каждое утро лагерный врач ходил мерить температуру воды. Если она была ниже — мы не купались. Врача мы тоже ненавидели. Детям хотелось купаться! Кстати там я и научился плавать.
В Алжире мы все скучали по Союзу. Все дети завидовали тем, кто уезжал домой. Возвращение в Союз было равнозначно возвращению в волшебную страну. В отличие от взрослых. Мы их не понимали. По возвращению, во дворе я тайком приложился губами к земле. Долго отплёвывался. Земля оказалась противной на вкус. Не сахар, подумал я, и это меня немедленно отрезвило — зачем же я так стремился назад? Но до этого были ещё долгих 5 лет. Часто нас возили на римские развалины — весь север Алжира в развалинах римских городов. С тех пор я насмотрелся на них и, путешествуя, редко их посещаю.
Когда моего друга, учившегося в старшем классе, приняли в пионеры я ему сильно завидовал и просил хоть на минуточку надеть галстук. Не дал. У Алжирских пионеров (сейчас я уверен, что это был миф о пионерском движении, широко шагающем по планете) галстуки были зелёно-белые в полосочку. Как алжирский флаг. Самих пионеров мы никогда не видели, — нам показывали только их галстуки.
В Алжире я познакомился с конструктором Lego. Это был дорогой и самый желанный подарок. Конструктором, купленным ещё тогда, до сих пор играет мой племянник. Детали Lego от конструктора, купленного 30 лет назад — идеально подходят друг к другу.
Наши мамы, в массе своей неработавшие, а просто сидящие дома, развлекались, как могли: вязать умела каждая! Знакомились с соседями, ходили на арабские свадьбы, но в основном — приглядывали за детьми.
Даже находясь в Африке, мы не были лишены снега — зимой он выпадал в Атласских горах, горная цепь которых была видна окон наших квартир. А однажды снег выпал прямо на побережье Средиземного моря и пролежал целых 20 минут, но снег зимой был всё-таки редкостью, в отличие от дождей, которые шли неделями без перерыва, превращая дворы наших домов в целые озёра. В этих по-сути — больших лужах — мы играли в морской бой корабликами, сделанными из дерева с помощью наших пап, которые только зимой и приезжали из своей Сахары.
Что такое заграница, я понял только после возвращения – сознательная часть моего детства прошла в более привлекательных условиях, чем те, в которые я вернулся. С тех пор я ищу местечко потеплее, постоянно путешествуя.
Сейчас, по прошествии тридцати лет, я не сохранил ни одного контакта с теми, с кем провёл своё детство, и лишь недавно в десятимилионной Москве я разговорился с таксистом, подвозившим меня до дома. Мой ровесник оказался одним из моих друзей детства.
© 2009–2024 Туристер.
При полном или частичном использовании материалов сайта прямая индексируемая гиперссылка
на www.tourister.ru обязательна.
