Пока отдыхали после прогулки в Воронич и Тригорское, небо все больше хмурилось, и, наконец, разрешилось шумным ливнем.
Сидеть в гостинице было бы непростительно, кроме того, предусмотрительно захваченная одежда для дождливого ненастья становилась в новых обстоятельствах, вполне полезной и мы, накинув дождевики, но при этом еще и раскрыв зонты, отправились в Петровское.
Правда, пока подъехали к шлагбауму, дождь почти кончился, так что мы шли по мокрой пустынной дороге к усадьбе Петра Ганнибала — двоюрдного деда Пушкина даже слишком «упакованные».
Дорога была безлюдной еще и потому, что музей был уже закрыт, и мы намеревались просто побродить по парку.
В этот раз случилась непредвиденная напасть — комары. У Ганнибала они были какие-то особенные — толстые, наглые! Откуда-то сверху, они не просто слетали, а мокро падали на незащищенные лицо и руки, и тут же, без остановки жадно впивались, не обращая никакого внимания на наши протесты.
Подумалось, что Петра Абрамовича они не очень-то кусали, ибо древний старец был человеком бывалым и в некотором роде «проспиртованным».
Еще посетив своего дядю в первый свой приезд, в 1817 году, юный Пушкин вспоминал:
«…попросил водки. Подали водку. Налив рюмку себе, велел он и мне поднести; я не поморщился — и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5 или 6 до обеда».
Известно, что водку старый Ганнибал изготавливал сам, по своему рецепту и очень этим гордился.
В годы своей ссылки, Пушкин особенно часто навещал дядю, так как ценил его не только как родственника, но как источник ценных исторических сведений:
«Я рассчитываю еще повидать моего двоюродного дедушку, — старого арапа, который, как я полагаю, не сегодня — завтра умрет, а между тем мне необходимо раздобыть от него записки, касающиеся моего прадеда» — писал он в августе 1825 года Осиповой-Вульф.
От дяди Пушкин получил немало ценных документов, здесь возник его замысел о романе «Арап Петра Великого».
В усадьбе уцелел фундамент старой конюшни.
Для посещений открыты два дома-музея. Один, восстановленный на старом фундаменте и открытый для посещения в 2001 году, дом Абрама Петровича.
Второй — Мемориальный дом прадеда поэта, Абрама Петровича Ганнибала.
Мы шли по мокрой аллее, особенно красивой после дождя и вспоминали строчки Пушкина:
В деревне, где Петра питомец,
Царей, цариц любимый раб
И их забытый однодомец,
Скрывался прадед мой арап,
Где позабыв Елисаветы
И двор и пышные обеты,
Под сенью липовых аллей
Он думал в охлаждены леты
О дальней Африке своей…
Та территория парка, которую мы обошли, не была большой, но чем-то меня подкупила. Именно этот парк, в какое-то мгновение показался мне родным, будто когда-то, в далеком детстве (своем или чужом) я здесь бывала…
Знаменитая беседка-грот ремонтировалась, но я с удовольствием сфотографировала ее и на следующий день, уже наблюдала издали, со знаменитой Савкиной горки.
Здесь мне хочется нарушить хронологию и перелететь в иное время, которое в то мгновение было для меня «завтра», а сегодня уже вспоминается как «вчера»…
Савкина горка, как и городище Воронич — то, что осталось от древних укреплений. Считают, что эта гора, похожая на курган, действительно искусственного происхождения.
Документы свидетельствуют, что здесь находился один из монастырей Воронича. На вершине горки сохранилась гранитная плита — основание креста, где четыре с половиной века назад была выбита надпись, которая с трудом читается и сегодня:
«Лето 7021 постави крест Сава поп». Собственно по этой надписи 1513 года (наше летоисчисление), гора и получила название Савкиной.
Здесь сохранилось несколько древних крестов, свидетельствующих о древних захоронениях, возможно воинов — защитников Отечества на западных, неспокойных рубежах.
Пушкин любил бывать на Савкиной горке и в первую очередь, потому что отсюда открывались необыкновенные виды.
Валентин Непомнящий как-то очень верно сказал, что ссылка в Михайловское оказалась для Пушкина действительно «царским подарком». Он, как ему казалось вначале, потерял свободу, но обрел ВОЛЮ!
На этой горке особенно вольно дышится, что хорошо понимаешь поэта, который в 1831 году вдруг вознамерился приобрести Савкино, выстроить себе там «хижину», поставить книги на полки и проводить подле этих «добрых старых друзей несколько месяцев в году».
Мы были удивлены, что по пути на Савкину горку не встретили знаменитые «три сосны», которые встречали в прошлые посещения этих мест, и на другой день, еще раз отправились той же дорогой, чтобы достичь и старой мельницы, и легендарных деревьев.
Шли долго, в лесу было жарко — после вчерашнего дождя парило, но сосен все не было.
Вновь остро и даже тоскливо подумалось, что Пушкин здесь знал каждую тропку и как же его сейчас не хватает, ведь будь он тут, провел бы нас!
Встретился человек с собакой, похожий на охотника — он с удивлением услышал от нас про сосны…
Однако, спустя время, встретилась семья, которая охотно объяснила, что мы уже далеко удалились от нужного нам места.
— Там и табличка есть! Найдете!
Мы хорошо помнили табличку, но не понимали, как могли пройти мимо. Наконец дошли до развилки и засомневались: по какой дороге дальше следовать — по старой, или по иной. Оказалось, что дороги-то две!
Пошли по новой дороге и вскоре увидели три сосны.
Постояли. Почитали стихи…
Через некоторое время обнаружили и камень — «границу дедовских владений»…
Конечно, это камень музейный, но я залезла в лесные заросли — там виднелся какой-то каменный столб, и обнаружила действительно камень, отмечавший в давние времена границу владений. Моя находка мне показалась более значительной и более древней.
Мы жили совсем недалеко от деревни Бугрово, бывали там несколько раз, и каждый раз находили что-то интересное.
Конечно этнографическая Пушкинская деревня — воссозданный облик русской деревни пушкинских времен — это современное воспоминание об утраченном.
Впрочем! И не очень-то утраченное… Как-то ездили по псковщине, и обнаружили деревню, где все бани топились по-черному — другие просто не принято было строить, хотя средства позволяли. Традиция!
На экскурсии, нам впоследствии объяснили, что дым хоть и неприятное явление, но выполнял одну немаловажную функцию — он дезинфицировал! Поэтому раньше, русская деревенская баня нередко спасала от эпидемий, которые косили Европу.
Однако из всей этнографической деревни мне особенно хотелось побывать на мельнице. Это отдельная экскурсия и надо сказать, что мельник-экскурсовод очень профессионально рассказал нам об устройстве этого сооружения — ведь данная мельница не просто муляж — она работающая!
Мне же мельница была интересна тем, что проходя мимо нее, по дороге к монастырю, Пушкин, нередко заходил сюда, разговаривал с мельником. Здесь созрел его замысел «Русалки».
Мельница принадлежала Ганнибалам, но еще дед поэта отдал ее Святогорскому монастырю, за право быть похороненным в святой обители.
Мельница никогда не была образцом хорошего хозяйствования. Народная память хранит что-то вроде сказки-притчи о здешнем мельнике, который был великим лентяем:
«…То большую воду проспит, то за плотиною не досмотрит, то пропустит зерно мимо жерновов»…
Не буду рассказывать вам всю историю, но в описаниях этой мельницы из прошлого, постоянно встречаются слова «развалилась», «ветхая», «опустевшая»…
Пушкину был важен образ и свою драму он задумал совсем о другом. Но так бывает — образ полуразвалившейся мельницы натолкнул его когда-то на размышления о человеческих судьбах, о драме несбывшейся любви.
Эта же мельница определила и место дуэли в «Евгении Онегине» — за мельницей. Такой вот литературный отголосок реальных обыденных наблюдений.
Каждое утро я выходила из гостиничного номера и натыкалась взглядом на панно в холле. Все на продажу…
А рядом с сей картиной, в том же холле, на кресле, в любое время суток, во все дни моего пребывания в Пушкиногорье, сидела девочка, лет пятнадцати, с наушниками и смартфоном. Дело в том, что в холле был Wi-Fi. Ее взгляд был блаженно-отрешенный и она просиживала все время за слушанием чего-то или кого-то…
Я видела ее родителей (вполне респектабельных), они ходили на экскурсии, но она не желала составлять им компанию, у нее была совсем другая, своя жизнь.
«На фоне Пушкина снимается семейство» — эти очень глубокие слова Окуджавы как раз о том, как этот фон, нас «высвечивает», проявляет, даже незаметно для нас самих.
Даже по тому, как мы воспринимаем Пушкиногорье, как отображаем свои впечатления о нем, и реагируем на эти впечатления, уже можно что-то понять о себе, да и о других людях…
Но тайна этого места такова, что ведь и сам Пушкин, именно здесь, также многое открывал в себе, находил пути из кризисов, тупиков, страданий, восторгов, заблуждений, и раскаяний…
Друг поэта — Пущин, после своего посещения поэта в Михайловском, вспоминал как это было, и в том числе отмечал: «…Вообще Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же веселость…»
Целая жизнь! Великая судьба!
Я была в Пушкиногорье всего несколько дней, но впечатления не умещаются ни в один, ни в три рассказа, не поместятся они и в десять… Пора заканчивать.
На Иоанна Крестителя мы были на службе в Святогорском монастыре. Служил уже знакомый мне о. Мануил. Я удивилась, что часы читает схимонах. Еще больше удивилась, когда услышала, что он же и поет. Обычно схимонахи — это древние старцы, а этот был довольно молодым, коренастым, с лицом восточного типа, хотя и прятал его от праздных глаз.
В храме было очень много людей, но за всю службу, кажется никто не промолвил ни слова.
Читали и пели негромко, так, что приходилось вслушиваться, а значит и больше дорожить, каждым святым словом.
Не могу передать — что это была за служба! Настоящая монашеская молитва, без экзальтации, с необычайной простотой и глубиной.
Редко так случается — молиться вместе со схимонахом… Его голос, чуть глуховатый, отстранял от всего земного, и ты сам, по своей воле, выбирал именно то, что и было истинным.
И еще меня необычайно растрогала веточка Иван-чая, что была приколота к складню Иоанна Предтечи на праздничном аналое.
Кто-то по пути в храм сорвал и положил. Так доверчиво, так просто…
На аналое, невзначай,
В икону-складень Иоанна.
Был кем-то вложен Иван-чай,
Светло. Надеждно, Нежно. Странно.
Был сорван доброю рукой,
За неимением букета.
Курился ладан и покой
Вливался в душу чудным светом.
И голос схимонаха вел
Беседу с Богом чисто, просто.
А тонкий стебель скромно цвел
Воспоминая тишь погоста.
О, Родина! Речная гладь!
Былое. Пушкин, Вдохновенье.
Трех возрожденных сосен стать.
Лампада. Келья. Искупленье.
Святые Горы. Высь да ширь,
Да облаков непостоянство.
Молитва. Инок. Монастырь,
Вне времени и вне пространства.
Крестителя глубокий взор.
Знаменье крестное, прошенье.
Лиловых лепестков узор.
Земли Иванов приношенье.
© 2009–2024 Туристер.
При полном или частичном использовании материалов сайта прямая индексируемая гиперссылка
на www.tourister.ru обязательна.
