Александров: непокоренный защитник (5-6 января 2014). Часть 2

Заходим внутрь. Здесь тоже была служба, но народ уже ушел. Зато на полу лежали елки — замечательные такие пушистые елки, наполняющие своды храма своим рождественским ароматом. Эти елки к Рождеству — понимаем мы. Внутренне убранство храма такое же скромное — своды побелены, никаких росписей. Муж сунул мне в ладонь 5 рублей (еще одна неожиданность, он же у меня анархист): «Поставь, что ли, свечку». Поставила к иконе Богородицы (из-за своего отвратительного зрения даже не поняла, к какой, как не тыкалась носом, распознать в витиеватой вязи знакомые буквы так, к сожалению, и не смогла). И тут меня пробрало. Я. Молилась. Неумело (я даже «Отче наш» толком не знаю). Как-то своими словами. До слез. Я. Привыкшая к чаду и угару рок-концертов, под адовую музыку, к полному отрицанию всего святого, к цинизму и ненависти. Не потому что так — правильно, потому что так — легче. Плевать на все и на всех — а по-другому моя нервная система уже не выдерживает. Убежденная, что в этой гребанной жизни (и в моей, в том числе) уже ничего святого и хорошего не осталось. Что все — тлен и безысходность. И нет пути, никакого, вообще. И что все плохо… Внезапно какое-то тепло прошло, даже не по телу — по душе. Я ощутила себя улыбающейся (что теперь огромная редкость). И подумала, что эта наша поездка будет удачной, и оставит глубокий след в душе, и этот город Александров, мой город, мой помощник, защитник, поможет и защитит. Впервые за долгое-долгое время мне было так хорошо в храме….

Все-таки, Александров — мой город. Нет, не Грозного. Цветаевский. И мой. До сих пор остается загадкой, как мы, еще ничего толком не зная, перед посещением музея вышли именно к этой церкви? Ведь по кладбищу, что около Боголюбского храма, так любила гулять Марина. Одна, со своими детьми или чадами сестры, со своими же любимыми (любовниками?), которых сие времяпровождение (о готах тогда, видимо, еще не знали, хотя где-то в переписке Цветаеву и называли «чернокнижницей») повергало в шок. Кладбище вокруг Боголюбского храма, то, где сейчас рынок, и не видно уже старинных надгробий, которые навевали поэтические строки, — было любимым Марининым местом для меланхоличных ее прогулок, и, возможно, вся эта его древняя тревожная аура способствовала развитию того обсуждаемого в кругах литераторов феномена, который назовут «Александровским летом Цветаевой»:

«Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед, —

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет…».

Впрочем, по поводу веры… Весьма потрепанные жизнью, со своей более чем потрепанной (изорванной в клочья!) судьбой Марина (да и сестра ее Настя) тоже долго не верили. Вот так, были против советской власти (долбанные репрессии), и против религии. К вере пришли намного позже. Когда, видимо, уже ничего не оставалось…

Так вот, влекло меня к этой церковке очень и очень сильно. Мы даже во время вечерней прогулки заглянули в узкий переулок за рынком, где в подсолнечном свете фонарей, под черным куполом неба с точками то ли звезд, то ли снежинок, с выставленными к крыльцу елками (скоро же Рождество!) Боголюбский храм выглядел таинственно и очаровательно — словно картинка из прошлого. Подумалось, Марине это бы понравилось. И тут же — «Цветаевское лето», не видела Марина зимнего Александрова. Мне же казалась мистичной эта александровская ночь и эта бывшая кладбищенская церковь (без кладбища), словно мы попали в прошлое, в Маринино прошлое…

…Проснулась в гостинице ночью, бессонница, мучающая давно, ставшая почти привычной. В номере холодно, зябко кутаюсь в кофту, стою у продуваемого несмелым январским холодом окна. Светят фарами машины, кто-то ругается, темные силуэты палаток рынка. Там, где было кладбище. Все залито все тем же подсолнечным светом. Странные здесь фонари. И чудится (глючится?): по этим дорожкам когда-то ходила Марина, вот так, возможно, даже ночью, о чем-то думала, слагала стихи, мимо окон гостиницы (тогда еще, конечно, не гостиницы)… Марина, где ты, Марина, расскажи… Стакан с коньяком, разбавленным соком, — без него не уснуть, глоток согревает, смотрю на город, этой ночью Александров только мой, я одна им любуюсь, безлюдным, открытым, защитником… Я одна, и, быть может, Марина. Странный мой сон в Александрове…

…И все же после посещения Боголюбской церкви мы, опять же спрашивая дорогу (моя никчемная карта!), но уже зная ориентиры (через рынок, мимо кинотеатра «Юбилейный»), пробираемся к музею. К тому, ради которого я и хотела приехать сюда (простите меня, Иван Васильевич, в Ваш Кремль я также загляну!).

Литературно-художественный музей Марины и Анастасии Цветаевых.

Адрес: г. Александров, Военный пер., д. 6 (дом Лебедевых), ул. Военная, д. 2 (корпус фабрики Барановых),
тел.: (49244) 2-56-93, 2-42-79, 2-66-74, сайт: http://www.museum.ru/m2359, e-mail: mcvetaeva@mail.ru, часы работы: ежедневно с 8.00 до 17.00. Стоимость — 60 руб./чел. Фотосъемка — бесплатная, что, на мой взгляд очень даже правильно, ведь туристы, фотографирующие музейные экспозиции и выкладывающие материалы в Интернете, способствуют популяризации музея.

Также в составе музея можно посетить следующие его филиалы:

Зал камерной музыки (выставочный зал) — г. Александров, ул. Институтская, д. 6, корп. 2, тел.: (49244) 2-66-74.

Дом-музей Алексея Мусатова — Александровский район, деревня Лизуново, режим работы:
8.00 — 17.00.

Мимо кинотеатра «Юбилейный», углубляясь в типичные улочки обычного Александрова, попутно спрашивая дорогу, наконец, сворачиваем на какую-то разбитую проезжую часть и видим заветную калитку. Падают густые хлопья снега, а за посеребренными ветвями кустов (просто рождественская открытка!) выглядывают гостеприимно окошки, обрамленные массивными наличниками. В этом, на первый взгляд, добротном длинном доме из гладких бревен цвета гречишного меда с кирпичной трубой находится музей, ради которого мне, собственно, и хотелось приехать в Александров. Ибо творчеством Марины Цветаевой увлекаюсь с ранней юности, а несколько лет назад нам даже удалось побывать в одном из цветаевских музеев под Иваново, в родовом гнезде семьи поэтессы. Ибо наслышана (начитана) об этом неординарном музее, «первом в мире, посвященном Цветаевой», если верить купленному на экспозиции буклету.

Судьба у этого музея интересная и непростая, как и судьба самой Марины. Первоначально он был организован местными энтузиастами — участниками знаменитого Цветаевского фестиваля поэзии. Был это, так сказать, «Музей под открытым небом» — о нем и сейчас напоминает прибитая к заборчику из потемневших досок табличка «В этом доме в 1915 — 1917 годах жила и работала Марина Цветаева». Именно на этом месте собирались любители цветаевской поэзии. И только потом, когда удалось собрать достаточно средств на организацию полноценной экспозиции, общественный фонд М. И. Цветаевой передал коллекцию городу (1991 г.).

В начале XX века в Александрове жила сестра Марины, Анастасия, с семьей. Точнее, они снимали комнаты у местных интеллигентов — семьи учителя математики А. А. Лебедева, в чьем доме (усадьба относится к XIX в.) сейчас и открыта основная экспозиция музея. Позже нам расскажут, с каким трудом музею удалось выбить эти помещения — ведь в них давно жили обычные александровцы, которых пришлось расселять. До сих пор на территории музея стоит уродливый кирпичный дом, на том самом месте, где когда-то была любимая беседка Марины. Но что делать — территория под этим жилым домом оформлена в частную собственность, так и существуют бок о бок музей и чья-то семья.

Во дворе стоит хатка-покосюшка с распахнутой дверью и практически провалившейся крышей — это и есть настоящий «Цветаевский домик», где жили родные поэтессы, и который помнит еще легкие шаги Марины, ее мысли, терзания, ее спутанные в нервный клубок чувства, ее стихи, то чутко-мелодичные, то хлесткие, словно кнут. Раньше, в момент основания музея, в домике проводились экскурсии, и можно было увидеть обстановку, в которой гостила Марина. Но дом, особенно деревянный, без чуткой заботы обречен на медленную смерть. Цинично, но одним лишь трепетным отношением сотрудников музея и их преданной любовью к своему детищу не обойтись — нужны средства, и не малые.

Мне до боли обидно за наши музеи! В этой стране, где все меряется деньгами, неким эталоном служит количество открытых банков и проданных цацок. Правительство подсчитывает уровень ВВП, субсидирует Чечню (еще бы, они обеспечивают более чем стопроцентную поддержку партии власти!), тратит безумные средства на никому не нужную Олимпиаду — будто бы другого применения не дано найти, создавая призрачную иллюзию всеобщего благоденствия. На мой же взгляд, об уровне жизни в стране нужно, прежде всего, судить именно по учреждениям культуры: разгромленным кинотеатрам, закрывающимся библиотекам, расформированным детским кружкам, едва выживающим музеям, существующим на голом энтузиазме сотрудников, с пожелтевшими, написанными от руки табличками около погибающих на глазах экспонатов, ютящимся в полуразрушенных старинных особнячках. Задумайтесь, глядя на уходящий в небытие домик великой русской поэтессы, — какое место занимает в нашей стране культура? И о каком благосостоянии страны, ее уровне жизни можно говорить, если наше «экономически благополучное» государство допускает такое?!.

…Мы осторожно открываем калитку. На крыльце домика Лебедевых нас встречает забавная собачка — единственный охранник. Робко проходим в холодные сени. Экскурсия уже идет, и нам предлагают присоединиться. Вообще, я впервые вижу такой музей. Из сотрудников — директор Готгельф Лев Кивович и экскурсовод Татьяна Сергеевна (смотритель-кассир-билетер-продавец в книжном киоске в одном лице). Это большая удача, что мы попали практически к началу экскурсии, продлившейся 2 часа!

В сенях стоит горшочек, куда и следует положить денежку — всего-то 60 рублей — такая вот касса самообслуживания. Билеты никто не выдает, деньги не проверяет — здесь все на доверии. И вот за эти-то крохи вам проведут полноценную 2-часовую экскурсию, с головой погрузив в жизнь и творчество семьи Цветаевых.

Экскурсовод Татьяна Сергеевна — настоящий энтузиаст, живой, энергичный, неугомонный человечек, филолог по образованию. Она до глубины души увлечена своим делом и беззаветно влюблена в семью и творчество Цветаевых. Может бесконечно долго, с жаром, знанием предмета, интересно и поразительно живо рассказывать о каждой вещи в коллекции этого замечательного музея-метафоры, где «воссоздается поэтическая атмосфера Серебряного века, а экспозиция строится не от экспоната к экспонату, а от метафоры к метафоре». Ибо и вся поэзия Марины была очень метафоричной. Эта крошечная женщина, равно как и ее рассказ, потрясли меня с первых минут нашей встречи до глубины души, как впечатляют люди небезразличные, увлеченные, любящие свое дело. И я бесконечно благодарна Татьяне Сергеевне за этот трогательный, лиричный и одновременно жаркий рассказ-экскурсию, за 2 часа, пролетевших незаметно.

Музей-метафору сестер Цветаевых называют странным. Конечно, нашему циничному, помешанному на бабле народу куда «статусней» показывать фотки себя любимого в дорогущей лыжной экипировке на фоне искусственно заснеженных вершин очередного пафосного курорта, чем старинные документы и снимки. Да и штамп, что мемориальный музей обязательно должен быть набит личными вещами с соответствующими подписями: «этой ложкой ел поэт N», «на этом стуле сидел композитор, А», а «на этой кровати во сне привиделась та самая формула известному химику С», — отнюдь не способствует популярности цветаевской экспозиции. Согласна, вещи великих людей хранят их особую ауру, по-своему интересны и с ними могут быть связаны занимательные истории, но ведь документы также могут рассказать о многом! Для меня, как человека по роду своей деятельности немного связанного с архивным делом, важными кажутся именно эти пожелтевшие фотографии, рукописи, документы. Да, в составе основной экспозиции вы не увидите личных вещей Марины (с ними можно ознакомиться в ходе экскурсии «Александров — столица «101 километра»), зато здесь очень много фотографий. Цветаевский музей, безусловно, заинтересует поклонников поэтессы. Но даже если вы не интересуетесь творчеством Марины Ивановны, загляните на маленькую экспозицию-метафору — возможно, вы заново откроете для себя Цветаеву. Если, конечно, вам позволит ваш уровень IQ xD.

Итак, экспозиция. Минуя сени, мы попадаем в просторную комнату с золотистыми деревянными стенами. В прохладном воздухе витает теплый запах дерева, деревни — запах родом из детства. Наверное, так пахнет счастье. Эта экспозиция повествует о счастливом времени, проведенном поэтессой в Александрове. «Александровское лето Марины Цветаевой» — так назовут этот благодатный и плодотворный период в творчестве поэтессы литературоведы, уникальный феномен, продолжавшийся до обидного мало времени, с 1915 по 1917 годы.

Все в этой комнате пропитано метафорами. На 2 половины (словно, на 2 жизни, 2 судьбы, впрочем, Марине вообще была свойственная некая двойственность) разделена она темным зеркалом реки. Символизирует это то ли реку Жизни, то ли реку Стикс, за которой начинается другое — иное — бытие, — каждый, видимо, должен понять (прочувствовать!) сам. Через реку перекинуты 2 (и снова 2!) очаровательных мостика.

На «той» стороне — окна — фотографии, через которые можно наблюдать за жизнью провинциального Александрова периода «Цветаевского лета». Стены — панорамы, виды городка начала XX века, ожившие ретро-снимки. Странным (мистическим, как и все на «той» стороне) образом мы получаем возможность как бы видеть все глазами Марины, словно попадая под влияние временной петли, кажется, что слышим голоса, счастливый детский смех, скрип проезжающей повозки, колокольный звон…

Из окон, со стен и стендов — с пожелтевших фото — смотрит Марина, смотрят ее современники, друзья, родные, люди из цветаевского окружения. За их взглядами призрачными видениями, трескучей довоенной кинопленкой оживают, словно проявляются, их судьбы.

Льется рекой (то светлым ручейком, то бурным потоком — и снова метафора: вода — жизнь) рассказ Татьяны Сергеевны. Порой кажется, что люди на снимках ей не просто хорошо знакомы, они ей ближе, чем родные. И всякий раз монолог экскурсовода возвращается к центральному, большому (во всю колонну) снимку, главному на этой экспозиции, тому, что встречает вас сразу, как только вы переступаете порог музея-метафоры.

На фотографии — шестеро. Она будто вся — олицетворение «Цветаевского лета», Марининого счастья. Это последнее фото в таком (полном) составе — словно (метафора?) кусочек августовского солнца (медовые стены, желтый свет, палевые оттенки ретро-снимков — здесь все будто тонет в золоте) перед затяжным осенним ненастьем.

«Пышность старых палисадов,

Строгость белого Кремля…

Александров, Александров

Манит пряником меня!

Пусть была дорога длинной —

Так легко дышалось тут.

Это Ася и Марина

Погулять с собой зовут.

Рядом и мужья, и дети…

Не вернутся эти дни.

Только здесь на белом свете

Были счастливы они.

Потому-то мне так дорог

Среди всех моих потерь

Этот дивный древний город,

Этот строгий белый Кремль.».

Анастасия Цветаева (Ася) приехала в Александров к своему второму мужу, Маврикию Минцу (Мореку), служившему в городе военным инженером-химиком. Марина часто приезжала к сестре в гости. На самом главном фото: миловидная Ася с Андрюшей, сыночком от первого брака с Борисом Трухачевым, и склонившая голову к своей доченьке Ариадне (Але) Марина. По странной случайности мужчины за их спинами — мужья, но за Анастасией стоит супруг старшей сестры, Сергей Эфрон, а за Мариной — Морек. Тот самый, кому Марина Ивановна посвятит самое лучшее стихотворение о нелюбви:

«Мне нравится, что вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами…».

Марина счастлива. Она пишет в запой, по стихотворению в день, в этот период рождаются поэтические циклы «К Ахматовой», «Стихи о Москве». Анастасия работает над своей второй книгой «Дым, дым и дым». Их окружают близкие и друзья, в семьях Цветаевых царят гармония и любовь.

Для Марины (того периода) счастье заключается именно в любви. Она привязана к своему мужу, но как человеку творческому, поэтическому, то стремящемуся в светлые лучи солнечных облаков, то падающему в низменную пучину человеческих страстей, ей мешает любить это самое замужество, означающее не только романтические отношения, но и приземленный быт.

«Я, когда люблю человека, беру его с собой всюду, не расстаюсь с ним в себе, усваиваю, постепенно превращаю его в воздух, которым дышу и в котором дышу, — в всюду и в нигде. Я совсем не умею вместе, ни разу не удавалось. Умела бы — если бы можно было нигде не жить, все время ехать, просто — не жить. Мне, Саломея, мешают люди, № домов, часы, показывающие 10 или 12 (иногда они сходят с ума — тогда хорошо), мне мешает собственная дикая ограниченность, с которой сталкиваюсь — нет, наново знакомлюсь — когда начинаю (пытаться) жить. Когда я без человека, он во мне целей — и цельней. Жизненные и житейские подробности, вся жизненная дробь (жить — дробить) мне в любви непереносна, мне стыдно за нее, точно я позвала человека в неубранную комнату, которую он считает моей» (Марина Цветаева, цитаты).

Посему Марина даже в провинциальном Александрове ищет не просто общения с людьми интересными, неординарными, талантливыми, утонченными и хорошо образованными, заявляя: «…не люблю интеллигенции, не причисляю себя к ней, сплошь пенснейной. Люблю дворянство и народ, цветение и (корни)» (Марина Цветаева, цитаты). Такой, например, была дружба с сестрами Аделаидой и Евгенией Герцык, чье фото в полный рост (в одинаковых шляпках, длинных юбках и с зонтиком) мы видим в музее.

Марине нужно постоянно пребывать в состоянии легкой влюбленности, чтобы от эмоций закипала кровь, кружилась голова и трепетно билось сердце — всегда в ожидании. Чего-то. Кого-то.

В поисках вдохновения (и новых ощущений) Марина бросается в омут отношений с волоокой красавицей-поэтессой Софией Парнок, после неудачного замужества решившей кардинально сменить ориентацию. Цветаева первоначально в полном восхищении от своей пассии: София старше, она уже известна в литературных кругах, плюс окружающий ее ореол загадочности и некой греховности, что не может не привлекать мятежную душу Марины. Цветаева посвящает Парнок цикл стихов «Подруга» и… в конце отношений характеризует их роман как «первую катастрофу в своей жизни».

На этой экспозиции-метафоре, как я уже упоминала, мы не увидим личных вещей Марины. Но (тут Татьяна Сергеевна указывает на окошко) можем увидеть ту самую тропку, по которой Цветаева, накинув на плечи легкую шаль, бежала теплым летним вечером на телеграф: предупредить своего любовника, чтобы он не торопился приезжать, так как муж решил задержаться в Александрове. Ее новое увлечение — красивый молодой человек с утонченными чертами лица и грустными глазами, чью фотографию (опять же в полный рост), будто в противовес семейной жизни поэтессы мы видим на колонне с главным фото. Он — Осип (Иосиф) Мандельштам. И он, естественно, поэт. Еще он молод, романтичен, безумно восхищен Марининым талантом, влюблен в ее стихи (и в нее), следует за Цветаевой повсюду, конечно же, приезжает и в Александров. А Марина ведет его на свидание… на кладбище, то самое, при Боголюбской церкви, ведь смерть для нее всегда была овеяна неким ореолом романтики. Сон — это маленькая смерть. И во сне можно позволить себе, что угодно, не страшась упреков и последствий.

«Возьми меня с собой спать, в самый сонный сон, я буду лежать очень тихо: только сердце (которое у меня — очень громкое!). Слушай, я непременно хочу проспать с тобой целую ночь — как хочешь! — иначе это будет жечь меня (тоска по тебе, спящем) до самой моей смерти» (Марина Цветаева, цитаты).

Впрочем, Осип совсем не разделяет Маринин мрачный романтизм, прогулки среди надгробных камней пугают молодого человека, и он спешно сбегает (навсегда!) из Александрова и от Марины. Любить Марину трудно. И мужу. И любовникам. Ведь ей надо так много и так мало.

«Меня нужно любить совершенно необыкновенно, чтобы я поверила» (Марина Цветаева, цитаты).

Мне хочется остановить мгновение. Чтобы Цветаевы всегда жили в Александрове, где были счастливы. Но неминуемо грядет красная (кровавая) революция. И вместе с крахом привычного устоя начинается рушиться жизнь сестер.

Умирает от перитонита муж Аси, Маврикий. Милый, добрый, все понимающий Морек, прощающий не менее ветреной, чем старшая сестра, Анастасии ее воздыхателей, даже привечающий их у себя в доме, в том числе, и ее первого мужа, Бориса Трухачева, любящий, как родного, своего пасынка Андрюшу и их с Асей — уже общего сына — Алешеньку. Умирает буквально на руках Марины — той, что «не болела им» и кем «не был болен он», «увы» — вздох сожаления в конце стихотворения. Ася в это время с детьми в Крыму. И на похороны любимого мужа, ее «рыжего милого Морека», не успевает… Немногим позже ей предстоят похороны младшего сына — вот и не стало даже того, кто мог бы еще напоминать (хоть как-то связывать!) Асе о Маврикии…

Марина тоже не поедет на похороны своего близкого человека. Своей девочки. Не потому, что не успеет. Не сможет. Потому что, раз уж не навещала ее живую, было бы цинично плакать возле мертвой. К ней — это к младшей дочери Ирине. В голодные послереволюционные годы Марина была вынуждена отдать своих дочерей в приют в слабой (наивной!) надежде, что так для девочек будет лучше. Но голод и болезни чуть было не погубят ее старшую и любимую Алю (Марина в страхе забрала ее обратно) и не оставят шансов на выживание трехлетней Ирине. Моральную сторону этой ситуации можно обсуждать до бесконечности. Но, во-первых, как я уже упоминала, Марина — поэт, человек творческий, для которого все приземленное, бытовое кажется ужасным и просто не интересным: «Живу как сомнамбула: ем, пью, перекладываю, кормлю. И вечная посуда. И соринки, которые подбираю. Нужно это моей душе? Нет. Точно меня кто впряг — и везу» (Марина Цветаева, «Сводные тетради»). Во-вторых, мы (счастливые люди!) не знали такого голода и нищеты, в которых оказалась привыкшая к праздной жизни Марина. И, в-третьих, Цветаева и без того на всю жизнь останется наказанной, ибо после «Цветаевского лета» практически ничего хорошего (кроме рождения обожаемого сына Георгия — Мура) у нее не случится.

Ее не приняла эмиграция: «Я совсем одинока, и в жизни, и в работе — как во всех школах моего детства: за границей — „русская“, в России — „иностранка“ — со многими друзьями, которых никогда не видела и не увижу. Совсем одна — с моим голосом» (Марина Цветаева, цитаты).

От нее отказались ее близкие, муж и старшая дочь: «Как жалко, что люди не знают меня, когда я одна. Если б знали — любили. Но никогда не узнают, потому что такая я — именно оттого что одна» (Марина Цветаева, цитаты). Сергей Эфрон «посвятил себя политической борьбе, примкнув к сторонниками белого движения», его взгляды разделяла и Ариадна. Возвращение в Россию обернулось для обоих арестом. Вскоре началась Великая Отечественная война, эвакуация в татарский городок Елабугу.

«Маяться — мой глагол!» (Марина Цветаева, цитаты).

…По мостику переходим зеркальную реку на другую сторону, гуляем, вглядываясь в лица старинных фото, и вновь возвращаемся к той, самой главной фотографии.

Говорить о смерти Марины надо, но не знаешь, где. Потому что здесь, в усадьбе Лебедевых, она была еще жива (и счастлива), потому что и за пределами этой экспозиции последует рассказ о ней (в рамках экскурсии «Александров — столица «101 километра»), потому что до сих пор Александров помнит ее шаги — метафоры (прогулки). А пока жива память — жив и человек.

Марину сломала система, а убило время. Которое она так и не смогла принять, и которому она была не нужна. Это ведь так свойственно нашему государству (во все времена) — умные, светлые, талантливые люди ему не нужны, всегда легче управлять не умеющим мыслить быдлом.

«…я могла бы быть первым поэтом своего времени, знаю это, ибо у меня есть всё, все данные, но — своего времени я не люблю, не признаю его своим» (Марина Цветаева, цитаты).

Свою гибель Марина предчувствовала всегда, казалось, вся ее жизнь была направлена на угасание, шаг за шагом приближая ее к мостику через Стикс. Она обращалась к теме смерти в стихах:

«Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверзтую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли…».

Она говорила об этом знакомым: «Жизнь — вокзал, скоро уеду, куда — не скажу» (Марина Цветаева, цитаты).

Марина уйдет первой — сознательно. И неосознанно пропустят ее вперед любимые мужчины — муж и сын, ненамного, но она об этом никогда не узнает. В октябре 1941 г., когда угроза приближения фашистских войск к столице покажется неизбежной, Сергея Эфрона расстреляют в застенках НКВД — так, на всякий случай, ибо власти посчитают опасным оставлять в живых то ли предателя, то ли политзаключенного (мало ли какие тайны он мог выдать гитлеровцам). В 1944 г. в ходе военных действий в Беларуси будет убит Георгий Эфрон, милый Мур, как называла его Марина.

Марина Цветаева удавилась. Как Есенин. Как моя подруга. С которой договаривались пойти на концерт, на понедельник, а уже в воскресенье было понятно, что все решено, никуда мы не пойдем… Зачем??? Талантливые, несчастные люди… Так больно… До сих пор… Зачем?.. Обрывки мыслей…

Где находится могила М. И. Цветаевой, доподлинно не известно. Ее сестра, Анастасия, лишь примерно указала место захоронения на кладбище в татарском городке Елабуге, где и поставили мемориал. У дочери Марины, Ариадны, намотавшейся по лагерям и реабилитированной лишь через 15 лет после репрессий, детей не было. У великого поэта М. И. Цветаевой, таким образом, не осталось потомков.

Мир Марины рухнет. Но останется память о ней. Ее стихи, проза, ее облеченные в слова — дрожащие строчки рукописей — мысли.

«…вычеркнув из своего душевного обихода и словаря — слова (и понятия) — совесть, расплата, нищенство, больница, тюрьма, братство, любовь, труд — что тогда от мира и от сердца останется?» (Марина Цветаева, цитаты).

…Притихшие, впечатленные, ошарашенные, мы покидаем экспозицию-метафору. В сенях обращаем внимание на развешенные по стенам картины местного художника — радостные, яркие пейзажи, виды старого Александрова, кажется, что именно таким видела его (и запомнила на всю свою несчастную жизнь) Марина.

Заходим в деревянный домик — книжную лавку, холодную и такую же спело-подсолнечную, как дом Лебедевых — от обилия дерева, вкусно пахнущую деревом. Витрина с фотографией Марины, открытки, прилавок с книгами (растерялись и ничего не купили, а жаль), а над головой парит архангел с золотой трубой.

Это тоже подарок Марине (может, взамен ее разрушенной беседки?) от александровских умельцев. Мне тоже кажется, что поэтессе подобное (метафоричное!) оформление бы понравилось.

Переходим через дорогу, нас ждет следующая экспозиция — «Александров — столица «101 километра», которая также включена в 2-часовую экскурсию за 60 рублей. Татьяна Сергеевна показывает рукой на здание, где квартирует какое-то детское объединение (могу ошибаться), на его стенах — большие фотографии-картины. На одной из них — суровая женщина с детишками, это няня сыновей Анастасии, простолюдинка, дама крутого нрава и (почему-то не удивляет) нетрадиционной ориентации. Была до такой степени влюблена в свою хозяйку, что нарочно простужала ее детей, чтобы Ася никуда не уезжала из Александрова. Даже хотела накормить их стеклом (не зря кто-то из близких Цветаевых назвал ее «варваром»), но, к счастью, до этого не дошло. Так что, в семье Анастасии бушевали не меньшие страсти, чем у ее сестры. Впрочем, историю Аси нам лучше расскажут именно в рамках экспозиции «Александров — столица «101 километра».

Располагается она в корпусе бывшей мануфактуры промышленников XIX века Барановых. Двухэтажное весьма обшарпанное здание, сквозь белую отслаивающуюся штукатурку и нелепые разномастные рекламные вывески (бич Александрова — он даже здесь!) еще можно разглядеть интересные черты фабричной архитектуры — по сегодняшним меркам здание слишком аристократично для производства. Проходим внутрь, и Татьяна Сергеевна сетует, что это здание не полностью принадлежит музею (не хватает средств на то, чтобы выкупить), вот и занимают его различные фирмочки. Хоть бы постыдились (это я от себя добавляю) вывески свои уродливые по всему фасаду дома (старинного!) развешивать, в то время как с первого раза даже не догадаешься, что здесь музей.

Экскурсовод открывает замок и предупреждает, чтобы не пугались. Для антуража при входе на экспозицию срабатывает сирена — такая же, как в лагерях. Звук мало приятный, а эмоционально сильная, глубокая экспозиция и без того погружает нас в годы репрессий, заставляя сердце сжиматься от ужаса, боли и несправедливости. Нет, не могу я понять, как государство могло так обойтись со своими гражданами, не преступниками — людьми, просто не согласными с существующей политической системой и насаждаемой идеологией, диссидентами?..

Мы попадаем в просторный зал, отсутствием окон, высоким побеленным потолком, побеленной же кирпичной кладкой стен напоминающий подвал. Здесь холодно, и этот озноб (от температуры воздуха или леденящего душу ужаса?) не покидает нас на протяжении всей экскурсии.

Татьяна Сергеевна с жаром рассказывает об изгоях системы, сосланных сюда, за «101 километр». Вообще-то, Александров находится на 111 км, просто в те времена это был самый ближайший к столице город. В Александров ссылали в основном политических заключенных: врачей, педагогов, литераторов, искусствоведов, художников, скульпторов, музыкантов, ученых — тех, кто чудом выжил после лагерей, но все равно не был угоден власти, соответственно, не имел права проживать в златоглавой. Вот и высылали диссидентов, умных, образованных, талантливых, неординарных людей, сюда, в провинцию. Впрочем, получить прописку в Александрове считалось большой удачей — здесь было легче оставаться на связи с оставшимися в столице друзьями и родными.

Рассказ начинается с Аси. Вообще, особенность александровского музея Цветаевых заключается в том, что младшей сестре здесь также уделено должное внимание, она не остается в тени Марины, ведь ее жизнь заслуживает внимания, уважения и восхищения.

Кстати, на этой экспозиции представлены личные цветаевские вещи: в старинных буфетах мы можем видеть рукописи сестер, издания с их произведениями, чашку и прядь волос Марины, парижские картины Ариадны.

Винтажная мебель немного не к месту смотрится в этом зале, больше похожем на тюремные застенки. Но тем трогательней эти изящные стулья и этажерки, ширма, старинные часы, театральный фрак — они здесь похожи на воспоминания, призрачной, тоненькой ниточкой связывающие жизнь светлую, аристократичную, наполненную высокими чувствами и радостью, и кошмары лесоповала.

Мы видим 2 старинных рояля, один из которых, фирмы «Pleiel», принадлежал Анастасии. Татьяна Сергеевна поднимает крышку, дотрагивается до клавиш, и под высокие своды зала, похожего на застенки, взлетает мелодия. Удивительно, но здесь проводятся концерты и литературные встречи — у противоположной стены стоят ряды стульев.

Цветаевы жили в тяжелое время, на рубеже смены веков, смены власти, когда приходилось выбирать, кого поддерживаешь именно ты. Нам рассказывают о детях сестер — Але и Андрюше, на долю которых выпали нелегкие испытания: аресты, тюрьмы, ссылки. Об Асе — «нежной дворяночке» (как ее называет Татьяна Сергеевна), приговоренной к 10 годам лагерей по «контрреволюционным статьям».

Она после смерти мужа вдруг ударилась в религию, дала 3 обета перед Богом, один из которых — говорить только правду. Вот за то, что не стала «стучать» на своих близких, наговаривать на друзей, обвинять в несуществующих грехах соседей (что было обязательным во времена произвола НКВД), Анастасию отправили в БАМлаг.

Прекрасное образование Аси помогло ей выжить в, казалось бы, нечеловеческих условиях. Она хорошо рисовала, чертила, знала иностранные языки, посему вскоре была определена в так называемую «шарашку» — некое подобие конторы. Что, конечно, не намного уменьшило тяготы лагерной жизни.

Это невообразимо — хрупкая женщина, попавшая в жуткие условия, пережившая смерть мужа и младшего сына, смирившаяся с арестом старшего, выдержавшая нечеловеческие допросы (ей не давали спать) и унижения (чекисты уничтожили многие ее произведения), давшая обет целомудрия, но не сломленная, — написала в лагере роман «Amour» — о любви! Писала на английском — чтобы не забыть язык. На папиросной бумаге — тонкие свитки было проще выносить за пределы зоны ее знакомому заключенному, имевшему право на свободное передвижение. Правда, треть романа в годы Великой Отечественной войны выкурили (папиросная бумага тогда была в цене), но освободившаяся Ася его восстановила!

Я не представляю, какой силой духа надо обладать, чтобы выдержать все это. И прожить до 98 лет (Анастасия и ее сын Андрей, кстати, присутствовали при открытии Цветаевского музея в Александрове). Подвиг этой женщины меня искренне впечатлил!

Впрочем, как и рассказ о судьбах тех, по кому прошлась машина репрессий, и чья судьба оказалась тесно связана с Александровом. Люди науки и искусства, диссиденты, — они смотрят на нас с черно-белых фотографий, ужас их судьбы кричит немыми строчками пожелтевших документов.

Экспозиция здесь, как и в домике Лебедевых, построена по принципу окон-витрин с распахнутыми ставнями, через которые мы можем видеть жизнь репрессированных — на фоне ретро-панорам города пестреют старые фото и бумаги.

Одно из окон музейщики не стали реставрировать, оставили таким, как было раньше. Если на него смотреть под определенным углом, то рисунок дощечек забитого наглухо окна складывается в длинный коридор, в конце которого закрытые створки двери — тупик. Что крайне символично для этой экспозиции. Безысходность. Правда, для переживших ужасы репрессий людей это было не просто модное словечко, которым так пафосно бравирует вся молодежь. Безысходность была их судьбой. А они, эти сильные, умные, светлые люди, не просто не покорялись ей, а еще и стремились помогать другим.

Как, например, Сергей Никитич Масленников, земский доктор-самородок, изобретший чудодейственное лекарство на основе гриба чаги, помогающее облегчить состояние онкологических больных. Врач помог вылечиться даже писателю А. И. Солженицыну, который написал о прогрессивном методе в своей книге «Раковый корпус», специально не изменяя имя лекаря, дабы страждущие могли обращаться к александровскому врачу. И к нему обращались. Правда, власти были, как всегда недовольны, запрещая Масленникову практиковать и обвиняя его чуть ли не в шарлатанстве. Сочувствующие медику александровцы тайно приносили ему необходимые ингредиенты, дабы Сергей Никитич и дальше мог помогать больным. В Александров со всех уголков России слетались письма, приезжали люди, для которых земский доктор оставался последней надеждой. Он никому не отказывал, при необходимости высылал лекарство по почте. Мы смотрим на витрину, посвященную доктору Масленникову, где представлены фотографии, документы, нехитрые медицинские приспособления, образец гриба чаги, и проникаемся глубоким уважением к этому потрясающему Человеку.

Впрочем, о каждом из героев этой экспозиции можно говорить бесконечно. Например, по словам экскурсовода, директор Цветаевского музея Л. К. Готгельф как раз специализируется по теме «101 километра» и проводит здесь 6-часовые экскурсии! Нам же запомнились реставратор П. Д. Барановский, отстоявший московский храм Василия Блаженного, и бывший заключенный ГУЛага А. Колосов, чьи картины со сценами из лагерной жизни (пробирает до дрожи!) органично дополняют экспозицию.

Во втором (малом) зале мы узнаем не менее горькие истории репрессированных-иностранцев.

Стенды в форме красных звезд — снова символично, скульптуры А. Григорьева (он тоже прошел ГУЛаг), витрины-окна, рамки, фотографии, документы, рукописные, печатные, старая кукла за стеклом — господи, сколько здесь боли!..

В конце экскурсии даже мой муж, человек еще более циничный, чем я, плакал…

Мы вышли. Жадно вдыхали сырой зимний воздух. Снег прекратился, будто выполнил свою миссию, заставив нас искать убежище от непогоды в Цветаевском музее. Мы просто шли по улицам, не в силах перевести дыхание от увиденного, услышанного, узнанного, осознанного — всего, и о «Цветаевском лете», и о «101 километре». Снег под ногами на разбитой дороге превращался в грязь, кажется, мы поднимались в горку, мимо каких-то окраин, деревьев в тяжелых влажных кружевах, жутких обшарпанных домов и огородов с высокими теплицами из оконных рам, на автомате щелкнула ярко-голубую избушку — видимо, лишь потому, что она своей нарядностью выбивалась из контекста окружающей действительности.

В голове метались сумбурные мысли, обрывки из рассказа Татьяны Сергеевны, свои ощущения… Марина… Она вот так же, может, ходила здесь, по этой дороге… видела этот дом, что и я… На почтамт, позвонить Осипу… А муж, Сергей Эфрон, был младше ее, в своей книжечке детской, «Детство», использовал стихи Марины из ее сборника «Вечерний альбом», и глава последняя — про Марину же… Нет, глупости, «Цветаевское лето» — не могла она видеть Александров зимой… А Ася, «нежная дворяночка», на лесоповале… И доктор тот, лечивший чагой… Бедные диссиденты!.. Вся их жизнь — страдание и боль… Почему так больно?..

И уже после влитого мужем коньяка, с широко раскрытыми глазами, на выдохе — вот они, эмоции: «Это гениально! Все это потрясающе!!!». Потом с холодной ненавистью, холодом же в глазах (внутри горячо!) в который раз строчка из песни группы «Lumen»: «Я так люблю свою страну и ненавижу государство!»…

Музей сестер Цветаевых меня потряс. До глубины души. Настолько, что все остальное воспринималось уже не так остро. Пришлось просто гулять по городу, приходить в себя, и только к вечеру я была готова к посещению усадьбы Первушина. Ну, а Кремль и подавно оставили на следующее утро (все-таки, я молодец, что запланировала двухдневную поездку!).

Наверное, для того чтобы творить, писать (не важно, что, стихи, прозу, музыку, картины), надо быть абсолютно несчастным, ибо человек счастливый, способный только на позитивные эмоции, может лишь создать бездушные лубочные картинки, и только опустившийся на самое дно безысходности способен сотворить шедевр.

…Снова пошел снег, но уже редкий, мягкий, почти невесомый.

Часть 3

Часть 4

Теги: Самостоятельные путешествия, Культурно-познавательный туризм