Неаполь: вернись в барокко

Неаполь и барокко -тождественные понятия. Этот город, несмотря на свой формально весьма солидный возраст, влачил маргинальное существование до XVII–XVIII веков, а в последние пару столетий никак не может вписаться в культуру, которая пышность и динамизм презрительно именует порой кондитерским стилем. Неаполь непрерывно возвращается в период былого расцвета и, как представляется, хочет остаться в нем навсегда.

Даже для Рима — признанной столицы барокко — этот стиль уже в далеком прошлом. А Неаполь и в XXI веке постоянно живет им, дышит им, напивается им и заказывает его по меню в ресторанах, тратториях, остериях.

Неаполитанский официант — существо суматошное и беспокойное. Он умудряется, обслуживая даже небольшое число клиентов, производить столько шума и суеты, сколько никогда не создадут в солидном миланском ресторане, в романтичной флорентийской траттории или в уютной римской остерии. Неаполитанец носится с блюдами туда-сюда, перекрикивается с поваром так, что спагетти на тарелках подпрыгивают, а временами вдруг переходит с крика на пение, причем делает это явно не для услаждения слуха клиента, а исключительно для выражения своего душевного порыва, не вписывающегося в узкое пространство, очерченное на тарелке унылыми контурами пиццы «Маргарита».

Гуляя по залам выставки в музее Каподимонте, я вдруг неожиданно для себя обнаружил, насколько знаменитые итальянские спагетти адекватны культуре итальянского барокко. Точнее, обнаружил я это с помощью Матиаса Штомера — голландского художника, прожившего значительную часть жизни в Южной Италии. На полотне, название которого можно перевести как «Макарономания», некий мужик с блаженной улыбкой на лице хватает с тарелки пальцами спагетти и сует их себе в рот. А те увиливают, извиваются, как червяки, живут какой-то собственной, динамичной жизнью, не вписывающейся в рамки, заданные тарелкой, классическим каноном или же книгой о вкусной и здоровой пище.

Надо, наверное, было быть голландцем, чтобы разглядеть эту «итальянскую специфику». И надо, бесспорно, было быть художником эпохи барокко, чтобы суметь адекватно передать ее на полотне.

Барокко — это динамика. И неаполитанский официант, и сами спагетти на тарелке, которую он несет, динамизируют все окружающее. Впрочем, «окружающее» само готово в любой момент динамизироваться. Если в траттории за тарелкой макарон расположилась группа тинейджеров, то она сумеет перекричать даже привычную ко всему группу официантов.

Настоящее бедствие — оказаться с тинейджерами в музее, где хочется тишины и сосредоточения. Или в вагоне поезда, когда ехать надо часа два-три. Экскурсоводы, смотрители залов или руководители группы все время пытаются прервать гул магическими словосочетаниями типа тшшшш-, псссс- и т. п. Однако тишина наступает не более чем секунд на двадцать. После чего темпераментная барочная душа юного неаполитанца вновь начинает выскакивать наружу «оральным образом». И никакие наушники, никакие затычки в ушах не защитят вас от гула, крика, шума и других подобных форм вторжения в священное для какой-нибудь англосаксонской культуры privacy.

Правда, справедливости ради, надо заметить, что практически любой итальянский тинейджер, а не только неаполитанский, готов «орально» заполнить все окружающее его пространство. В самолете Рим-Петербург, которым я возвращался на родину, половину салона занимали юные итальянцы. Когда пилот успешно приземлился в Пулково, салон, как принято, вяло зааплодировал. Но тинейджеры, почувствовав легальную возможность громко выразить эмоции, стали лупить в ладоши, свистеть, кричать «браво!», как на премьере в неаполитанском Сан Карло, а некоторые даже потребовали исполнить приземление на бис. Энтузиазм пассажиров оказался столь велик, что пилот, несомненно, готов был бы вновь взлететь и вновь зайти на посадку, однако вряд ли ему позволили бы это службы аэропорта, не видевшие происходящего своими глазами.

Вернемся, однако, в Неаполь. Прогуливаясь как-то раз возле королевского дворца, я вдруг разглядел некий митинг протеста на противоположном конце площади у здания префектуры. «Восставший народ» чем-то неуловимо напоминал представителей малого бизнеса. Впрочем, причина выражения протеста меня мало интересовала. Привлекала внимание форма. Это, бесспорно, была шумовая (не цветная!) революция.

Крохотная кучка людей оказалась способна издать такое количество шума, от которого Везувий, наверное, мог бы проснуться и извергнуться, если не привык за столетия совместного проживания с неаполитанцами к их неуемному характеру. Протестующие хлопали в ладоши, топали ногами, свистели в свистки, гудели клаксонами автомобилей и при этом еще громко кричали. То есть производили все известные природе звуки, за исключением откровенно неприличных.

Думается, если бы наши вяловатые нацболы способны были на нечто подобное, они давно уже оказались либо в Государственной Думе, либо в местах от Думы, не столь отдаленных. Но в нынешнем межеумочном положении они бы точно не застряли, поскольку ни один представитель российской власти не способен выносить подобную шумовую революцию.

Мне, впрочем, гораздо интереснее было наблюдать за неаполитанским барочным вихрем, который динамизировал жизнь не возле унылой префектуры, а непосредственно рядом с роскошным королевским дворцом. Здесь местные мальчишки играли в футбол и делали это с такой экспрессией, что я насилу успел уклониться от летящего в голову мяча.

Я-то уклонился, но вот каменный Альфонсо Арагонский, стоящий в одной из предназначенных для неаполитанских королей ниш, сделать это по понятным причинам не смог. Мяч попал бедолаге как раз в то место, с помощью которого он в XV веке продлевал существование своей могущественной династии. И если бы не каменная кольчуга, история, глядишь, могла бы пойти совсем по-другому.

В общем, трудно быть в Неаполе каменным и неподвижным. Неаполитанец любит движение и даже поклоняется ему. На одной из стен старого города можно обнаружить уличную иконку с портретом Диего Марадоны — футбольного бога, который во второй половине 80-х годов привел клуб «Наполи» к большому успеху.

Единственное, что способно в Неаполе остановить шум с суетой, — это музыка. И музыка здесь подается с размахом.

Из-за гула, интенсивного движения и малого числа туристов в Неаполе трудно развернуться уличным музыкантам, которыми переполнена, скажем, Венеция. Зато к игре в вагонах пригородных поездов неаполитанцы относятся всерьез. Отдельным гитаристом или аккордеонистом там никого не удивишь. По дороге из Неаполя в Сорренто я присутствовал при исполнении песен целым камерным оркестром, перескакивавшим на остановках из одной камеры (в смысле — вагона) в другую. Сквозь узкие двери, правда, плохо проходил контрабас, но парень, игравший на нем, очень уж старался не отстать.

Оркестр несся сквозь поезд, успевая исполнить на перегоне между станциями всего две-три песни и собрать с очарованной его динамизмом публики два-три евро. Но что там движение этого оркестра или даже самого поезда в сравнении с тем вихрем, который создает в Неаполе транспорт!

Теги: Культурно-познавательный туризм